Фредерик Пол - Путь домой

К концу долгого дня Сэнди опять изрядно утомился, но, обнаружил, что кофе хорошо отгоняет сон.

— Наверное, не стоит слишком на кофе налегать, — заботливо заметила Маргарет. — Твой организм не привык к кофеину. Ты ведь раньше никогда кофе не пил?

— Ничего, все будет в порядке, — заверил Сэнди. Он готов был пойти на любой риск, чтобы провести вечер наедине с ней. И тут же зевнул во весь рот.

Маргарет смотрела на него с тревогой.

— Ты опять не высыпаешься?

— Я не могу спать так же долго, как вы, — объяснил Сэнди, которому не совсем понравился вопрос.

— Может быть, нам лучше на сегодня поставить точку…

— Нет–нет! Я хочу побыть с тобой, Маргарет!

Она улыбнулась ему, как умели улыбаться земные женщины. Что означала такая улыбка, это для Сэнди оставалось полнейшей тайной.

— Неужели ты припас для меня еще одно стихотворение?

Он отрицательно покачал головой, хотя вопрос заставил его задуматься. Правильно ли он поступает, сочиняя для Маргарет стихотворения? Может быть, впечатление они производят как раз обратное?

— Просто мне с тобой так хорошо, так уютно. Гамильтон Бойл — тоже приятный человек, но… не знаю, у меня… мне показалось, что он не очень нам доверяет. И мне — в частности.

— Ведь он — полицейский, — сказала Маргарет и тут же, пока Сэнди не успел вставить реплику, добавила: — Я — тоже. Но Гамильтон всю жизнь проработал полицейским. Недоверие у него в крови, как инстинкт.

— Он бы применил ко мне «третью степень»?

— Третью степень? Пытки? Что ты, нет! Или… — добавила она с неохотой, — или только в случае, если бы не было другого выхода. А почему ты такие вопросы задаешь?

Сэнди пожал плечами.

— Вы от нас что–то скрываете?

Сэнди обдумал ее вопрос.

— Нет, не Думаю. У нас нет секретов. То есть я, когда меня спрашивают, рассказываю все, что знаю.

Маргарет чихнула, потом внимательно посмотрела на него.

— А если мы еще недостаточно знаем, чтобы задать нужный вопрос? И потому, до сих пор, нам неизвестны какие–нибудь важные вещи?

— Полагаю, что нет. — Потом он пристально посмотрел на Маргарет. — Ты думаешь иначе?

— Честно говоря, одна вещь меня насторожила, — медленно произнесла Маргарет.

— Какая именно? Ты только спроси, и я расскажу все, что знаю.

Она посмотрела на Сэнди, помолчала и вдруг задала неожиданный вопрос:

— Сколько тебе лет?

Вопрос застал его врасплох, но Сэнди ответил без промедления.

— В земных годах — двадцать два.

— Да, ты уже говорил. И, по твоим словам, тебя спасли хакхлийцы еще не рожденного, нашли на борту земной ракеты?

— Верно, — сказал он, не понимая, к чему ведет Маргарет.

— Сразу после войны, то есть пятьдесят лет назад.

— Да. — Сэнди улыбнулся, довольный собой. Как приятно объяснить что–нибудь столь простое — с другими вопросами ему приходилось попотеть. — Дело в том, — начал он тоном лектора, — что корабль летел с околосветовой скоростью, понимаешь? Возникает эффект замедления времени, что предсказывал ваш Альберт… Альберт Эйнштейн в своей теории относительности. Поэтому для меня время шло медленнее.

— Понятно, — кивнула Маргарет. — На самом деле, по земному времени, прошло полвека с твоего рождения. На путь к альфе Центавра — двадцать пять лет, обратная дорога — еще двадцать пять, верно? Но на борту корабля из–за релятивистского эффекта прошло всего по десять лет, так?

— Именно, — с сияющим видом подтвердил Сэнди, довольный, что Маргарет быстро уловила суть.

Она спросила очень серьезным голосом:

— А как там было — возле альфы?

Он поморгал.

— Прости, что ты сказала?

Маргарет повторила вопрос:

— Как это было — посещение альфы Центавра? Я хочу сказать, прошло всего десять лет для тебя лично, правильно? Поэтому, когда корабль вошел в систему альфы, тебе было лет десять — субъективного времени.

— Не понимаю, о чем ты спрашиваешь, — нахмурился Сэнди.

— Сэнди, — грустно сказала Маргарет, — когда мне было десять лет, я была еще совсем дитя, но не младенец. Я уже многое понимала. И такое яркое событие осталось бы в памяти. Что–нибудь да запомнилось бы, хотя бы даже поведение взрослых — как они волновались, радовались и так далее. А ты что–нибудь помнишь?

Сэнди наморщил лоб.

— Я видел снимки альфы Центавра…

— Да, — согласилась она. — И мы тоже их видели. Хакхлийцы показали нам запись из архивов. Но меня, меня не было там, возле альфы. А ты там был?

— Разумеется! Где же еще я мог быть? — резонно предположил Сэнди, но глубокомысленные складки на лбу у него еще не разгладились.

Она вздохнула.

— Сомневаюсь, что ты там был, — сказала она. — По–моему, хакхлийцы тебе солгали.

Он уставился на Маргарет как громом пораженный. Кроме того, он немного обиделся.

— Зачем им лгать? — резко спросил он. В конце концов, она говорила о его старых друзьях.

— Вот это я и хотела бы выяснить, — с очень серьезным видом объяснила Маргарет.

— Если они солгали, то у них были на то причины. Какие причины? Например, представь, что они взяли в плен твоих родителей…

— Они их с п а с л и, — отрезал Сэнди.

— Они взяли их на борт корабля, хорошо. Допустим, твой отец был еще жив. Допустим, твоя мать даже не была беременна. Допустим, ты родился позже, уже на пути обратно от альфы Центавра, и что–то с твоими родителями стряслось, и хакхлийцы тебя вырастили…

— С родителями в самом деле кое–что стряслось. И меня действительно вырастили хакхлийцы.

— Но ты совершенно не помнишь посещения системы альфы Центавра! Значит, все произошло не так, как тебе рассказывали, Сэнди, — сделала вывод Маргарет.

Сэнди вопросы Маргарет определенно раздражали.

— К чему ты ведешь? — резко спросил он.

— К тому, что хакхлийцы тебя обманывали, Сэнди.

— Но ведь глупо же! Зачем им меня обманывать? Какая им от этого выгода?

А Маргарет вздохнула и сказала:

— Если бы я знала.

Вокруг хорошего морского порта вырастает хороший город, как правило. Но хороший морской порт страдает одним неизбежным изъяном: так или иначе, располагается он почти на уровне моря. Когда уровень Мирового океана пополз вверх, словно вздувшееся тесто, Нью—Йорк—Сити изрядно промок. Из пяти районов менее всего досталось Бронксу, холмы вокруг Инвуда и Ривердейла все еще гордо высятся над волнами. Бруклин, Куинз и Стейтен Айленд — все они ушли под воду, превратились в мелководье, исключая несколько местных холмов, свидетелей далекой эпохи оледенения. Остров Манхэттен занял промежуточное положение: там, где на острове есть возвышенности, даже небольшие, вроде Мюррей–хилла, где

по–прежнему суша. Но район Уолл–стрит — теперь это новая Венеция. Между небоскребами синеет вода. Громадины мостов из воды поднимаются и в воду уходят. По другую сторону реки Гудзон, — это раньше она была рекой, а теперь — всего–навсего полупресноводное продолжение залива Лоуэр–бей, — над морем продолжает возвышаться Палисейдс, там–то и вырос Гудзон–сити. Благодаря двум своим качествам Гудзон–сити превратился в крупнейший центр, в метрополь.