Андрей Геращенко - Пронзая время

— Вот это гость! — воскликнул я, вскакивая и хватая лихого атамана в объятия…

На следующий день я посетил город. Рядом, оттирая толпу тугими плечами, шли Василий Ус, Фёдор Шелудяк, Иван Черноярец, Леско Черкашенин. Все в разукрашенных, богатых, золотых кафтанах, в лёгких алых чадыгах. У Ивана Черноярца в левом ухе блестит крупный изумруд. Сабли разукрашены драгоценными каменьями, ножны покрыты золотом.

Вокруг нас толпились чёрные люди — ярыжники, учужники и другая голь перекатная. По толпе вслед за нами шёл ропот.

— Отец-избавитель наш идёт!

— Атаманушко-заступник!

Я поклонился:

— Как живёте, люди добрые?

— Глухо живём, батюшко! — закричал ярыжник с впалой грудью. — Нет управы на наших бояр и приказчиков!

— Соки выпили, жилы повытягивали! — заголосила толпа.

Фёдор Шелудяк да Леско Черкашенин раскрыли ларец и стали раздавать деньги в протянутые, изъеденные язвами да мозолями руки.

— Спасибо, батюшко!

— Защиты просим, каждый день видим батоги от воеводы Прозоровского.

— Лютует, зверь…

— Знать, ничего не изменилось, люди добрые? — нахмурился я. — Вволю кормят вас батогами и ослопьем, морят голодом.

— Истина твоя, Степан Тимофеевич. На тебя надея — только ты можешь навести порядок!

— А вы?! — грозно вопросил я.

— А мы, атаманушко, поможем тебе, город откроем! — раздались крики.

— Что ж — ждите, скоро приду.

— Скажи, атаман, — из толпы вынырнул молодой оборванец, у которого на лице, измазанном сажей, блестели яркими венисами глаза, — а правда, что твои казачки Царицын уже взяли?

— Царицын взяли?! — за моей спиной громко рассмеялся Василий Ус.

— Не ведаю — может взяли, может, скоро возьмут, — ответил я.

— Тогда возьми и меня в казаки?! — на чумазом лице заблестели белые зубы.

— Леско, дай ему денег на зипун и саблю! Приходи к нам в лагерь, будешь казаком, — я хлопнул голодранца по плечу.

Толпа раздвинулась, и мы оказались перед Приказной избой, куда нас настойчиво приглашали. Вокруг суетились дьяки — служилые испуганно и заискивающе забегали вокруг нас.

Я медленно поднимаюсь по крыльцу, атаманы не отстают. Скрипят выскобленные половицы. Молодые монахи, побросав гусиные перья, таращат на нас удивлённые глаза.

— Что, не видали таких удалых молодцов?! — смеётся Василий Ус.

Я прохожу в отдельную комнату. Воздух затхлый, застоявшийся — сильно пахнет лампадным маслом. Пламя свечи колеблется в углу под образами. Нам навстречу кидается длиннобородый дьяк. В его дрожащих руках грамота — он начинает перечислять всё, что я им передал.

— …бунчук атаманский, знамёна шаховы, пленённого сына Менед-хана Шабалду, — дьяк вопросительно посмотрел на меня.

— Да здесь он — передал твоим чернобородым.

Дьяк смотрит на лист и продолжает:

— Казну шахову, взятую в бою под Свиным островом, чистокровных аргамаков, что везли в дар государю нашему от шаха персидского Аббаса Второго, сына персидского купца Мухамеда-Кулибека Сухамбетя, стрельцы… Пушки?

— Стрельцов выдал.

— Полонников, взятых в Кизылбаши и в Трухменских землях.

Я развожу руками:

— То ясырь общий — не могу лишать других законной добычи.

— Струги?

— Да на чём же я на Дон уйду?

— Пушки?

— Э, дьяк, ты разорить меня хочешь! А пушки я потерял в Реште. И не надо было тебе грамоту читать — государь и так нас простил!

— То ведаю.

— А раз ведаешь, — я поворачиваюсь к Черноярцу: — Внесите дьяку подарки!

Дьяк замолчал, скрутил и спрятал грамотку, только глазки быстро забегали, оценивая появившиеся богатые подарки: богатые ковры, золотые чаши, шкатулку с каменьями. Дьяк поклонился в пояс. Быстро сбежалась вся Приказная изба. Выстроились и пожирали подарки глазами.

— Спасибо, Степан Тимофеевич! — склонились все в поклоне, и я вышел в сопровождении есаулов.

— Жульё! — ругался за спиной Черкашенин. — Отрыгнутся кровью им наши подарки.

— Отдай им пять медных и шестнадцать железных стругов — хватит с них.

— Понял. Прозоровский хочет обменять морские струги на речные суда.

— Обменивай. Есаулы-соколы, заглянем к воеводе Прозоровскому заждался, небось!

— Заждался — всех подарками наделили, а его обделили, — Якушка Гаврилов рассмеялся. — Князь Львов в новой собольей шубе, что царю в пору, щеголяет, а Прозоровскому завидно.

— Айда к воеводе!

Князь Прозоровский вышел на крыльцо дома — встречал, как дорогого гостя. Это был высокий, подтянутый старик в голубой бархатной ферязи. На голове клобук, отороченный соболем, на груди лежит седая борода, стальные глаза внимательно меня прощупывают. За спиной топчется брат — Михаил, злые глаза которого гложут моих есаулов. Вот уж приветил бы он нас в Приказной избе на дыбе! Рядом с ними немецкий капитан Видерос — длинные, узкие усы висят над гладким, узким подбородком.

Я остановился перед крыльцом и с улыбкой поклонился в пояс:

— Здрав-будь, князь-воевода Иван Семёнович!

Щёлкнул пальцами: вперёд вышли Якушка Гаврилов и Иван Черноярец с богатыми подарками на руках — расшитыми золотом тканями, большим бухарским ковром, золотой исфаганьской посудой. Глаза у князей при виде дорогих подарков алчно заблестели, точь-в-точь как у дьяков в Приказной палате.

— Прими подарки от вольных казаков!

Черноярец вслед за Гавриловым положил на крыльцо тяжёлый ковёр.

— Здравствуй, здравствуй, Степан Тимофеевич! — воевода потеснился на крыльце и отодвинул брата в сторону. — Проходи, гостем будешь.

Я стал подниматься по крыльцу.

— Многовато у тебя людишек, Степан Тимофеевич — переписать бы всех надо, — князь Прозоровский ласково улыбнулся и повёл меня в горницу.

— Зачем переписывать — все мои, донские, а с Дону, как водиться, выдачи нет?!

— Ты ещё не на Дону, — хмуро бросил брат воеводы Михаил.

— Значит, скоро буду — царь грамоту выдал, все вины простил!

— Пушки не все сдал! — не отставал Михаил Семёнович.

— Ваши сдал, свои оставил — в честном бою были добыты у нехристей.

— Усаживайтесь, гости, — пригласил воевода, обводя рукой стол. — Чем Бог послал.

Бог не обделял воеводу Прозоровского — на столе стояли яндовы, наполненные водкой, вином, медами, блюда с жареными гусями, куски кабана и рыбы, на больших серебряных подносах лежали большие жареные чебаки, густо посыпанные зелёным луком, тут же пряники и коврижки, обсыпанные сахаром. Слуги наполнили кубки. Пришла тучная боярыня Прасковья Фёдоровна — жена воеводы.

— За великого государя нашего царя и великого князя Алексея Михайловича! — провозгласил воевода.

— За государя! — отозвался я.

Мы осушили кубки. Их тут же наполнили заново.

— Слава о тебе пошла гулять по Руси.