Клиффорд Саймак - Вы сотворили нас [Сборник]

Но так или иначе, а подлинную славу принес Саймаку все-таки лишь «Город» — странный, почти бессюжетный роман; бессюжетный, по словам Роберта Хайнлайна, в том смысле, в каком бессюжетна история. И это действительно история — панорама грядущего человеческого (и не только человеческого) рода. Написанный со стэплдоновским размахом, а может быть — и не без влияния У. Олафа Стэплдона, но в отличие от «Первых и последних людей» рассматривающий историю все-таки на уровне отдельных человеческих (и нечеловеческих) существ, а не на уровне масс и цивилизаций, «Город» в числе прочих содержал в себе одну идею, ставшую впоследствии для Саймака едва ли не главной. Во всяком случае — одной из неизменно присутствующих в любой его книге. Она может принимать любые формы — горестного недоумения, тоски, гневного обличения или пламенного манифеста, но в том или ином виде наличествует всегда.

Это мысль о толерантности как необходимом свойстве человеческого сознания. Я бы даже сказал, сверхтолерантности — полном приятии права на существование любых иных взглядов, позиций, норм жизни и поведения, внешних обликов и всех остальных жизненных проявлений. Это полное отсутствие ксенофобии в любой, даже самой что ни на есть зачаточной степени. И в то же время — ни в коей мере не ксенофилия. не стремление предпочесть чуждое своему, не жажда раствориться в чужом, а умение всегда сохранить себя, собственную систему ценностей, лишь обогатив их чуждым восприятием, знанием и пониманием. Для художественного исследования этого постулата Саймак неизменно использует распространенную в фантастике и словно бы специально для этой цели придуманную тему Контакта, понимая под этим, по определению Стругацких, «…непосредственное соприкосновение человечества с иной, безразлично какой, но только внечеловеческой цивилизацией». Добавлю лишь, что человечество может участвовать в Контакте персонифицированно — даже одним-единственным человеком, например. Разумеется, то же самое справедливо и по отношению к иной цивилизации.

Так вот, с кем бы ни вступали в Контакт герои Саймака — это всегда стремление ко взаимопониманию и взаимообогащению. В максимуме это метафорически выражается совмещением сознаний, подсадкой разума представителя той, иной цивилизации в человеческий мозг. Именно таким подселенцем является Джонни в мозгу Эшера Саттона в романе «Снова и снова» или Розовый в мозгу Шепарда Блэйна в романе «Что может быть проще времени». Но разве можно отнести Саттона или Блэйна к категории нелюдей.

По-моему, это очень американский взгляд на мир — взгляд, который неизбежно должен был рано или поздно возникнуть в стране, чей народ сложился в результате вавилонского смешения наций, рас и культур. Сформироваться постепенно, исподволь, ибо возникни он сразу — и не нашлось бы в американской истории места ни рабству, ни расизму, ни кровавым войнам с индейцами… Но сразу ничто не возникает. Удивительно скорее другое — понадобилось всего две сотни лет национальной истории, чтобы этот взгляд нашел себе ярких выразителей. И Саймака в том числе. С умелым радением поднаторелого в разведении капризных роз садовника Саймак пестовал и взращивал — в себе, в героях своих, в своих читателях — это сверхтолерантное мироощущение. И, пожалуй, вершинным проявлением его стала «Пересадочная станция», может быть, самый любимый мой саймаковский роман. Однако и для толерантности существует граница, которую не дозволено преступать. Граница нравственная. Допустимы любые различия, но не может быть допущено зло.

Впрочем, как только речь заходит о добре и зле, так сразу же с твердой почвы позитивистских концепций приходится ступать в зыбкую область духа и веры, а значит — неизбежно обращаться к проблемам религии. Саймак никогда не был человеком религиозным — скорее уж его можно было бы назвать агностиком. Однако вопросы веры занимали его очень глубоко. Приглядитесь повнимательнее хотя бы к фигуре отца Фланагана в «Что может быть проще времени», персонажу вроде бы чисто эпизодическому , — и противоречия, соединившиеся в этом человеке, сразу покажут вам, что я имею в виду. А каким пиршеством для теологических размышлений выступает «Выбор богов» с его проблемами души и одушевления, с его богоискательством и богосозиданием… И ведь это — лишь два примера из длинного ряда подобных. В то же время связанные с верой, религией, добром и злом проблемы — предмет особого (и весьма пространного!) разговора, завести который нам с вами сегодня не удастся при всем желании.

Но об одном аспекте этих многогранных проблем мы все-таки чуть-чуть поговорим. Любопытная деталь: Саймак даже в любой борьбе со злом всегда стремится не к компромиссу — нет ! — но к тому, чтобы избежать открытой конфронтации. Нет в его душе места тезису «кто не с нами, тот против нас!» или «если враг не сдается — его уничтожают». Наоборот, если борьбы можно избежать — ее нужно избежать. Независимо от того, есть у тебя шансы одержать в этой борьбе победу или ты заведомо обречен на поражение. То есть конфронтация одинаково нежелательна как с позиции слабости, так и с позиции силы. Эта особенность заметно выделяла Саймака из среды его собратьев, многие из которых чрезмерно увлеклись поэтикой галактических империй, звездных битв и тех мечей, бластеров и прочих орудий, что от веку считались все-таки последним доводом королей. Не хочу тем самым ни в кого из них бросать камня: в такое уж время мы с вами живем. Не знаю, станут ли первые последними в царствии небесном, но в земных делах последний довод частенько становится в наши дни первым, а то и вообще единственным…

Но для Саймака — никогда. Я отнюдь не утверждаю при этом, что герои его — бесхребетные непротивленцы. Нет, в полном соответствии с практикой жизни и традицией жанра они могут и в драку ввязаться, и пострелять, когда надо. Но только — в том случае, когда нет альтернативы. Но только — если против этого не восстанет руководящий их действиями нравственный закон. В свое время Иммануил Кант удивлялся звездам над нами и нравственному закону внутри нас — в своих книгах Саймак свел звезды и нравственный закон воедино. И не случайно в романе, «Вы сотворили нас!» две главы посвящены Геттисбергской битве. Может быть, не самая важная в отношении военно-стратегическом; возможно, не самая даже кровавая (под Фредериксбергом полегло не меньше, если не больше); но стала она символом тщеты братоубийства. И Саймак преисполнен протеста против этой тщеты.

Очень часто избежать конфронтации означает для его героев — уйти. Как уводит на некую «райскую» планету своих собратьев-«парапсихов» Шепард Блэйн. Причем — нельзя упускать этого из виду — это не бегство; не отступление даже. Это шаг вперед. Следующий — или один из следующих — после рейса, «Мейфлауэра». Новый караван, отправляющийся по новому Великому Западному Пути.