Рэй Брэдбери - Из глубины глубин [Большая книга рассказов о морском змее]

Но Фред будто окаменел и даже не взглянул на товарищей.

Все молчали, едва удерживаясь от смеха.

Наконец, Джо прервал молчание.

— Слушай, Фред. Та дырка, из за которой когда-то пошел на дно «Линкольн», была, ей Богу, много меньше этой, сказал он, указывая пальцем на разорванные штаны.

Могучий хохот покрыл его слова.

— Дай ему, Джо, целый брамсель [66], посоветовал кто то, когда хохот поулегся, — пусть сидит и шьет, если не хочет подарить Чезаре на половые тряпки.

— Да на такую пасть ему и грота [67]мало пробубнил в ответ Джо.

Фред, однако, молчал и лишь переминался с ноги на ногу.

— Ну, если ты не хочешь расстаться с этаким добром, предложил снова Джо, — идем, в самом деле, я дам тебе лоскут старого крюйс-бом-брамселя [68], нашьешь и все. Довольно ломать голову над глупостью, Мартин почесал затылок, но все же послушно под общий смех пошел за Ковлем.

Минут пятнадцать спустя, он уже сидел под фок-мачтой [69]и шил.

Палило солнце, и, если бы не маленький норд-ост [70], трудно, было бы людям вынести жару. Все металлические части «Каледонии» нагрелись до того, что к ним едва можно было притронуться рукой.

Большой парусный трехмачтовый корабль «Каледония» вез из Монтевидео в Гамбург несколько сот бочонков ванили и сейчас находился на 16° северной широты и 24° западной долготы в Атлантическом океане.

Определяя сегодня в полдень место, где шла «Каледония», штурман Кренс поздравил команду с землею, объявив, что к вечеру будут видны острова Зеленого Мыса.

Чезаре тотчас же приладил себе на самом верху грот-мачты сиденье, чтобы первому увидеть долгожданную твердь и получить за это от капитана чарку водки и доллар: давний обычай на всех кораблях.

Близость земли после долгого перехода тотчас отразилась на всем населении судна. Начались веселые разговоры, посыпались шутки, загремел смех — в этот момент хладнокровный Фред взялся зашивать свои несчастные штаны.

Шил он с усердием, одним ухом все же прислушиваясь к долетавшим с бака [71]разговорам.

Зайдя от солнца под навес, Эдуард Стерн рассказывал всей компании про необычайное упрямство квакеров [72], рассказывал нарочно громко, чтоб слышал Фред, который к этой секте принадлежал.

— Знаете ли, что случилось раз в Лондоне, — доносилось с бака, — на одной весьма узкой улице встретились с возами квакер и лютеранин. Каждый из них ждал, чтоб другой отодвинулся назад, но ни один не хотел уступить. Лютеранин — человек решительный, остановил коня, кинул ему на шею уздечку, скрестил руки на груди и сказал:

— Хочется мне теперь посмотреть, кто уступит?

Квакер натянул свою шляпу на самые глаза, выступил вперед и ответил:

— Я — здесь, здесь и останусь.

Потом оба упрямо и стойко принялись ждать. Лютеранин вытащил кремень, выбил огонь и закурил сигару. Квакер запалил трубку и принялся ее курить с величием и хладнокровием турецкого паши.

Вынул тут лютеранин из кармана газету, величиной с хорошую скатерть, и начал ее читать, кажется, с таким намерением, чтобы не пропустить ни одного слова.

Почитал он так несколько минут — окликнул его квакер и говорит:

— Милостивый государь, не будете ли вы так любезны дать мне газету, когда дочитаете ее до конца?

— Я больше не могу! — вскрикнул лютеранин, этот квакер собирается ждать тут до утра.

И он подался со своим возом назад, а квакер спокойненько поехал себе вперед… [73]

Мартин не сдержался, чтобы не ухмыльнуться, заслышав взрыв смеха слушателей Стерна.

— Ей Богу, вероятно, это был наш Фред, — захохотал Черилльо, чтоб мне сегодня акулу [74]съесть, если я ошибаюсь!

— И съешь, нечестивый католик! — пробубонил Фред.

Смех затих. На баке рассказывал Черилльо.

— Каждый год ездил некий мужик на ярмарку и каждый год доводилось ему проезжать мимо детского приюта, где воспитывались бедные дети.

Каждый раз он видел, как дети в одинаковых темных платьях играли между собой.

В некий день, подвыпивший, едет он мимо, увидел детей и говорит:

— Вот, чертовы дети! Двадцать лет тут езжу и хоть бы они тебе на палец подросли! Как бы…

— Лодка право за бортом, закричал с мачты тоненький голосок.

Все повскакали с мест и кинулись к бортам. Фред отложил свое шитье и, чтобы получше разглядеть, полез прямо на фок-мачту, под которой сидел.

Чезаре, выглядывавший из своего сиденья землю, действительно не ошибся. Направо, саженей двести от корабля, на воде плавало, что то похожее на большую перевернутую лодку.

— Тихий ход, право! — скомандовал капитан. «Каледония» осторожно двинулась прямо на плававший предмет.

Полупотопленная лодка, посреди океана, далеко от земли — верный знак какой либо новой корабельной катастрофы, которая стоила, может быть, многих человеческих жертв.

Нередко случается на море найти залитую водой шлюпку [75]без весел, в ней лежат лицом вверх люди, уже посинелые и одубевшие, с руками, скрюченными агонией, с глазами, вылезшими из орбит. Мука и страданье написано на их лицах и, хороня такие трупы в океане, никто не ведает, что за люди то были, откуда пришли, на каком корабле и отчего погибли? Какие либо документы редко уцелевают в подобных случаях; чаще вода сносит и уничтожает все…

Так и теперь.

Команда с нетерпением поджидала, пока «Каледония» подойдет поближе, чтобы можно было разглядеть яснее.

Солнце зашло уже больше четверти часа, ночь в тех широтах наступает стремительно быстро.

Стемнело.

Виднелось что то черное, выступающее из воды горбом, а лодка ли то, перевернутый ли кузов какого либо корабля — можно ли разобрать?

Когда до темного предмета оставалось саженей с тридцать, капитан крикнул:

— Стоп!

Машина застопорила.

«Каледония», вздрогнув всем стальным телом своим, прошла еще с десять саженей и подвигалась потом лишь по инерции — едва приметно.

Все напрягали глаза, чтоб разглядеть неведомую находку; высказывали разные предположения, а кто то даже предложил капитану спустить шлюпку и, подплыв ближе к опрокинутой лодке, осведомиться, нет ли там людей?

Капитан сперва отказывался, но любопытство взяло верх и он приказал:

— Готовься к спуску!

Хензен и Шварц занялись шлюпкой и с помощью Черилльо уже на половину спустили ее на воду, как вдруг с грот-мачты, где сидел Чезаре, послышался крик: