Рэй Брэдбери - Из глубины глубин [Большая книга рассказов о морском змее]

— На всякий случай, — объяснил он.

Новый маяк был готов в ноябре. Однажды поздно вечером я приехал один на берег, остановил машину и смотрел на серые волны, слушая голос нового Ревуна: раз… два… три… четыре раза в минуту, далеко в море, один-одинешенек.

Чудовище? Оно больше не возвращалось.

— Ушло, — сказал Макдан. — Ушло в пучину. Узнало, что в этом мире нельзя слишком крепко любить. Ушло вглубь, в Бездну, чтобы ждать еще миллион лет. Бедняга! Все ждать, и ждать, и ждать… Ждать.

Я сидел в машине и слушал. Я не видел ни башни, ни луча над Лоунсамбей. Только слушал Ревуна, Ревуна, Ревуна. Казалось, это ревет чудовище.

Мне хотелось сказать что-нибудь, но что?

Э. Веддер. Морской змей в волнах (1899).

Такие лица, как у Гленвея Моргана Эббота, поклонники Новой Англии обычно связывают с любимыми местами. Такое худощавое, слегка даже зубастое, такое скромное, донельзя серьезное и почти до боли непоколебимое лицо — иные и не замечали, что был он в общем-то очень привлекателен.

Еще у него имелась яхта «Зенобия», при первом взгляде на которую захватывало дух. Только при взгляде более пристальном становилось понятно, что это не игрушка. Время от времени, но не слишком часто, я отправлялся с Гленвеем в долгое плавание. Я был его лучшим — и единственным близким — другом.

Если вы видели «Зенобию» или ее фотографии в книгах о современных парусниках, вас подмывает, наверное, невежливо спросить, каким образом я так тесно сошелся с владельцем трехмачтовой шхуны, одной из пятерки самых известных и крупнейших яхт мира.

Ну что ж… Может, я не обладаю богатством, изящными манерами и тем, что называют шармом, зато натура у меня широкая. А жизнь Гленвея, несмотря на славную «Зенобию» и внушительное имя, нельзя было назвать утонченной или роскошной. Его доходы были весьма солидными, но их еле хватало на содержание яхты и многочисленной команды. На всевозможные исследования ему приходилось тратить основной капитал.

Видите ли, Гленвей как-то женился, причем на кинозвезде, и при весьма романтических обстоятельствах. И, словно этого было мало, молниеносно развелся. Упомянутой звездой была не кто иная, как Тора Вайборг, чья красота и очарование стали легендой или мифом современности. Все это случилось еще до того, как мы с ним познакомились. Я узнал (правда, не от Гленвея), что при обсуждении бракоразводного соглашения столкнулись, с одной стороны, жесточайшее сердечное разочарование, глубочайшая обида и весьма ловкие адвокаты, с другой же — честные глаза и довольно-таки выпирающие передние зубы. Компенсация оскорбленной стороне была соответствующей.

Поэтому, если при слове «яхта» вам на ум приходят девушки, музыка, шезлонги, стюарды в белых куртках, икра и шампанское, вы очень далеки от истины. Единственной музыкой был ветер в парусах; дам на борту не было; стюард наличествовал один, и совсем не в белой куртке, а на команде и рубах толком не было. Все они были туземцами с островов Тихого океана и отличались самым разным цветом кожи и телосложением, да и говорили на самых разных языках. Языком общения на яхте был примитивный английский, достаточный для работы, выразительный в песнях, но совершенно не подходящий для задушевных разговоров. Гленвей мог бы нанять американского или английского капитана или помощника. Но куда там!

К счастью, все на борту хорошо знали свои обязанности. И, к несчастью, обязанности кока часто сводились к откупорке жестянок с консервированными сосисками и фасолью. Вызвано это было не столько присущей обитателям Новой Англии бережливой умеренностью, сколько гастрономической рассеянностью, которая так часто идет рука об руку с честностью, выпирающими зубами и так далее — и особенно с приверженностью делу.

Гленвей, как и «Зенобия», был до конца предан своей цели. Все эти большие яхты, конечно, способны совершать океанские путешествия, но «Зенобия» только это и делала, и точка. Ее гоняли взад и вперед; шхуна была вылизана, как кошачья шкурка, но никоим образом так не блестела. На горизонте она казалась облаком; на якоре показалась бы поэту лебедем, а человеку более материалистического толка — плавучим дворцом. Но стоило ступить на борт, как яхта начинала напоминать исследовательское судно какого-нибудь океанографического института. Повсюду на палубе висели, сушились или лежали необычной формы сети, тралы и огромные сачки. По обе стороны фок-мачты высились на пьедесталах два предмета высотой примерно в рост человека, сделанные из того же уродливого и серого нержавеющего сплава, что везде на «Зенобии» заменял медь или хром. Это были не вентиляторы. Верхушки их вращались, были плотно закрыты крышками или закупорены, если вам угодно, и тщательно защищены от попадания соленой влаги. Повернув одну из верхушек к себе, отодвинув заслонку и заглянув внутрь, вы увидели бы молчаливо поблескивающий в темноте глаз кинокамеры.

На носу, под брезентом, который можно было легко и быстро откинуть, находился еще один предмет. Это был мощный прожектор. В длинных скамьях-ящиках, тянувшихся вдоль фальшборта, хранились осветительные патроны и сигнальные ракеты. Гленвей надеялся заснять на пленку некое ночное, как он считал, существо. Иначе, рассуждал он, это громадное, заметное существо, которое являлось рептилией и дышало легкими, куда чаще встречалось бы днем.

Одним словом, Гленвей искал морского змея. Он с презрением относился к сенсационным газетным репортажам и бородатым шуткам, что обычно связываются с этим понятием, и предпочитал термин «большой морской ящер». Для краткости и довольно подходяще он именовал морского змея «Это».

По всему Тихому океану знали о поисках Гленвея. Люди вели себя тактично, но, пожалуй, чересчур уж подчеркнуто тактично. Что-то в Гленвее заставляло их воздерживаться от иронических замечаний, а если они начинали воспринимать его крестовый поход всерьез, им хотелось излечить Гленвея от его одержимости. Так или иначе, они ясно давали понять, что считали его чудаком, а то и помешанным, раз он верил в существование подобного создания. Поэтому Гленвей избегал портов, а когда яхта принимала припасы или становилась на ремонт — общества людей. Кстати, лично я человек в целом скептический, но с радостью готов отказаться от своего неверия, когда доходит до большого морского ящера. Мне кажется, мир без него, лишенный хотя бы идеи его существования, стал бы гораздо беднее и скучнее. Гленвей осознал это, когда мы познакомились, и с этого началась наша дружба. Я был вынужден честно сказать ему, что шансов увидеть морского змея один на миллион и что он, должно быть, умом тронулся, если тратит на него свое время и деньги. Но Гленвея все это ничуть не тревожило.