Яна Завацкая - Перезагрузка

Яра окинула меня долгим взглядом – голова и глаз забинтованы, и ничего не сказала.

– Вчера консервы привезли, иди разгружай.

Я пошла разгружать ящики. Работать было тяжело, конечно, но что делать? Сцепишь зубы и вперед. Боль в голове пульсирует и кувалдой бьет в глаз. В конце концов, утешала я себя, это только восемь часов. И сегодня получка, кстати. Я пообещала себе, что возьму сухарей и сразу сожру два. Нет, три. Так светлая мысль об окончании рабочего дня и получке вела меня вперед.

Я разгрузила ящики с консервами, занесла их все в базу данных. Вымыла полы. Расчистила снег позади склада, куда подвозят продукты. Вернулась к Яре – та сидела за компом и гоняла по экрану нарисованные лодочки, с которых рыбаки удили рыбу. Возмущение шевельнулось во мне сильнее обычного. Вот что за сволочь? Она всегда так – но ведь сейчас-то видит, что я ранена, догадывается, наверное, что мне больно и плохо, но нет, давай, Маша, паши как мул, а я тут пока в лодочки поиграю.

Она начальство, ей можно.

– Что еще сделать? – буркнула я. Яра повернулась ко мне, поставив игру на паузу.

– Сядь пока. Где это тебя угораздило?

– Птичка клюнула, – буркнула я.

– Что с глазом?

– Нет глаза больше, – я подумала и добавила, – но работать я смогу, вы не волнуйтесь.

Яра вздохнула.

– Чаю хочешь?

Ну и вопрос! Это у нее редко бывало. Сочувствие все же проснулось? Яра налила мне в жестяную кружку горячего кипятку, подкрашенного неизвестно чем. И вдруг расщедрилась – протянула сухарь. Я, конечно, со скоростью барракуды вцепилась в него зубами. Бабушка, помню, учила сухари в чае размачивать…

– Современные возможности, – сказала Яра, – позволяют восстановить глаза. Кажется, делают протез, но в него встраивают механизм, позволяющий видеть. Связанный со зрительным нервом. Нейропротезы конечностей делают сейчас неотличимые от живых.

Я покосилась на ее собственную ногу на простой деревяшке. Ну точнее, на пластике или из чего там ее палка сделана.

– Да, – Яра поймала мой взгляд, – я надеюсь, что мне когда-то заменят ногу. Шансы есть.

Она с расстановкой откусила от бутерброда. Живут же люди. И бутерброд не с червями, а с ветчиной из банки. Я отвела взгляд. Не хватало еще пялиться ей в рот.

– Многие не знают, – продолжала Яра, – что война не только разрушила планету. Она еще и дала толчок новому всплеску технологий. Буквально во всем. Не только в военной области, хотя и здесь многое было изобретено в последние годы. Изобретено или доведено до ума. Производство дешевой аэропоники – пищевые фабрики, гибридные реакторы для электростанций, генно-инженерные достижения, микроботы для медицины и промышленности, вот нейропротезирование… Это может дать нам шанс на выживание.

– Нам – это кому? – чай был очень горячим, я пила его маленькими глоточками. Горьковатая вода, как лекарство.

Яра усмехнулась.

– Человечеству, Маша. Жителям Кузина это вряд ли светит. Скорее всего, все вы умрете. Включая уже рожденных детей. Кажется, что самый мрак позади, а это не так – маховик голода, эпидемий только раскручивается. Но, – она подняла палец, – элита человечества выживет. С помощью новых технологий. Так что шансы у нас, как разумного вида, еще есть.

Я хотела спросить – почему умрете «вы», себя она не причисляет к жителям Кузина, что ли? Вообще она права, и где-то в глубине души каждый это понимает. Люди мрут ведь не меньше, чем в послевоенный Холод. Наоборот, холод отступает, так приходит холера, грипп и еще что-то непонятное. Рак часто бывает, лейкемия. Да, сдохнем все. Но пока не сдохли, жить как-то надо, верно? А пока живешь – на что-то надеешься. Когда эту неизбежность – сдохнем все – кто-то озвучивает, все равно мороз по коже.

– А вы откуда, Яра? Вы ведь не местная.

– До войны я жила в Москве, – ответила она.

– А что там сейчас, в Москве?

– Там… на поверхности никто уже не живет, – Яра проглотила последний кусок бутерброда, – на поверхности там, как у нас в лесу – мутированные животные и растения, заросли. Радиация очень сильная. У нас здесь одну Бомбу взорвали, и то не в самом городе. И бомба чистая была. А Москву буквально уничтожили. Но население там есть. Все ушли жить в подземку. Там метро было очень большое, не знаю, в курсе ли ты.

– Метро – это подземные поезда.

– Точно. Там множество станций, на каждой теперь отдельный поселок, ходят друг к другу по туннелям. На поверхность почти никто не поднимается. В туннелях тоже, конечно, муты и чертовщина разная.

Она помолчала.

– Рассказывали, что в Москве на поверхности даже чуть ли не новая разумная раса завелась. Мутированные приматы, а может, и люди так изменились. Но разведчики, которые из метро поднялись, это дело увидели, и шарахнули по этой новой расе еще одной ракетой. Но скорее всего, это выдумки. Про мутов много фантазий бывает. На самом деле большинство мутантов нежизнеспособны, а те, что выживают – обычно просто уроды, не так уж сильно они от нас отличаются.

Я вспомнила, что Иволга тоже как-то про мутации рассказывала. Что это такое и почему. Я не все поняла. Но по-моему, Яра неправа – на самом деле муты очень жуткие бывают. Не только по слухам, но я и сама видела. Даже из растений – та же загребуха! Это вообще уму непостижимо. Или железный чертополох. Или крапивные деревья – впрочем, о крапиве вообще разговор отдельный. А животные? Сама я, правда, видела только гигантских крыс, про остальное мне рассказывали. Животных теперь мало, как и птиц.

– Ладно, вали работать, – Яра забрала у меня кружку, – надо еще полки на складе очистить, сегодня новая поставка у нас будет.

Я уже почти соскучилась по дому. Кара вышла мне навстречу, понюхала и завиляла хвостом. Я погладила собаку по большой лохматой башке. Вошла на первый этаж, и тут меня остановил истошный крик.

Вопила женщина, и похоже, опять Лизка из угловой. Я нашарила «Удав» на поясе. Стукнула в дверь ногой. Дверь у них хлипкая, деревянная. Лизка завопила еще громче, крик сгустился до хрипа, а потом оборвался. Елы, да что же там происходит? Я примерилась и ударила ногой в место, где стоял хлипкий засов. Дверь отлетела.

Лизка лежала на полу, под головой расплывалась лужа крови. Ее сожитель Вова – здоровенный мужик, раньше на Заводе работал, но вроде как уже несколько месяцев работу потерял, где-то доставал самогон и пил по-черному – стоял, пошатываясь, обеими руками сжимая рукоятку топора. Внутри у меня похолодело.

– Ты че, сука! – завопил пьяный, неуверенно поднимая орудие в мою сторону. Я выхватила «Удав».

– В сторону, гад!

– Да ты че тут делаешь! – Вова еще не осознал ситуацию. Какая-то баба пришла тут мешать ему жить! Я выстрелила в пол. Жаль патрона, но что делать? Звук выстрела отрезвил лизкиного сожителя. Он пробормотал что-то и пошатываясь, побрел в соседнее помещение. Здесь он всю нехитрую мебелишку – собранный им же из досок стол, старый комод – раскрошил топором. По всей комнате валялись обломки мебели. Я подошла к Лизке и сразу поняла, что все кончено. Попал-таки топором в затылок. Лизкино тело было основательно избито, одежда порвана.