Алексей Кацай Спейсер - Тарзанариум Архимеда

— Да на кой черт мне нужна твоя разведывательная служба! — буркнул Хастон и негромко добавил: — Мне сейчас такотан гораздо нужнее.

Его услышал только Барсукофф. Мгновенно вспомнил рассказы Пьера и до него начал доходить смысл сложившейся ситуации.

А Маккольн, приняв театральную позу, уже вколачивал слова в глухое пространство:

— Дик Эммануил Хастон, вы обвиняетесь в саботаже секретных правительственных программ, в распространении в средствах массовой информации заведомо лживых материалов, в связях с разведывательными службами Советского Союза, направленными на… Короче, пару десятков лет за решеткой я тебе обеспечу, обезьяна, — неожиданно голосом злорадного подростка закончил Маккольн.

Дик только плечами пожал. Возле палатки снова послышался тихий шорох: маленькие мохнатые бродяжки нашли что-то интересное.

— А вы, Барсукофф… — повернулся было Маккольн к Джорджу.

Шорох усилился и агент ЦРУ, не окончив фразы, замер так же напряженно, как и за несколько минут перед этим.

— Кто это там? — спросил непонятно у кого, направляя ствол «магнума» в сторону палатки.

— Советские шпионы, — криво улыбнувшись, бросил Хастон.

— Шутишь, обезьяна? — зло сплюнул Маккольн прямо в костер. Только зашипело. — Юмор у тебя? Я тебе сейчас покажу юмор! — И закричал в темноту: — Эй, кто там, выходи! Буду стрелять на поражение! Выходи по одному!

Не смотря на серьезность ситуации, Барсукофф почувствовал, что его разбирает смех.

— Молодой человек… — начал было он, но в пространство уже вклинился насмешливый голос Хастона.

— Ты, что — кретин? Слабоумный от рождения? Там ведь…

— Я кретин!?! — внезапно заревел Маккольн и Барсукофф поразился его, мягко говоря, неадекватной реакции на насмешливое замечание Дика. — Я слабоумный?!? Ах ты, макака черномазая! Я тебе сейчас устрою побег при задержании… — и резко вздернул ствол пистолета.

Первая пуля разметала костер, осыпав Джорджа пеплом и горячими искрами. У него даже глаза заслезились. Или это от вони, волной хлынувшей на них? «Испугали-таки беднягу-скунса», — мелькнуло у Барсукоффа перед тем, как он, немного сбоку, увидал аккуратное, черное и слегка дымящееся, отверстие ствола, направленного на Дика.

Времени на то, чтобы ударить по руке, побелевшим пальцем нажимающей на спусковой крючок, не было.

Пространство между летящей пулей и телом Хастона сжалось до минимальных, каких-то атомарных, размеров. Но между временем и пространством еще существовал человек, родившийся под фамилией Шаргей, проживший добрую половину жизни под псевдонимом Кондратюк, и заканчивающий ее…

Кондратюк, разбрасывая собой пространство и время, как пуля «магнума» — пылающий костер, ворвался, втиснулся, в нечто упругое, обжигающее грудь вспышкой не то боли, не то изумления, и отбрасывающее его на, так и не успевшего пошевелиться, Хастона.

Последнее, что он увидал, это — раскоряченная, источающая невыносимое зловоние, фигура Маккольна, слезящиеся белки глаз, склонившегося над ним, Дика, и такой же белый, влажный шар Луны, который начал стремительно уменьшаться, превращаясь в искрящуюся точку, а потом — в тонкую иглу света. Вот игла прикоснулась к лицу Кондратюка, впилась в него и начала сокращаться, вытаскивая его тело из смрадного пространства во что-то прохладное, свежее и огромное. То ли в бесконечную вечность, то ли в вечную бесконечность. Это уж как кому больше нравится.

Луч начал стремительно сокращаться, вытаскивая из черной бесконечности, застрявший в ней, осколок миниатюрного летательного аппарата. Через несколько минут он уже завис в ограниченном пространстве исследовательской камеры, пронизанной всеми возможными видами излучения, которые мог генерировать комплекс. Тот изучал аппарат, мерцая доброй третью всех своих пультов и задействовав приблизительно такое же количество приборов и электрических схем. И не только электрических.

Еще минут через десять после того, как орбитальный аппарат был выловлен «Архимедом», на экране монитора высветилась конструкция капсулы, ее основные параметры, количество датчиков и дальность их действия. Но еще за мгновение до этого Виктор внезапно осознал, что мог бы и не смотреть на экран. Поскольку каким-то странным образом уже знал все это.

Он прислушался к самому себе. И внезапно с чувством непонятного ужаса понял, что прислушивается ко всей Вселенной. Прошлой, настоящей и будущей. Которая извивающимися ручейками начала просачиваться в него сквозь дрогнувшее пространство, точно так же, как первые струйки воды сквозь, готовую рухнуть, ветхую дамбу. И ожидание ее окончательного разрушения было страшно.

Виктор непроизвольно закрыл глаза и в наступившей темноте услышал встревоженный голос матери:

— Что с тобой, сынок? Вон побелел-то весь как!

И на его лоб легла легкая рука.

Не открывая глаз, Виктор взял ее и прижал к губам:

— Все нормально, мама. Все нормально. Устал мы немного.

И снова вздрогнул, осознав всю внешнюю неправильность произнесенной фразы и всю ее внутреннюю выверенность. Поскольку «я», которое он хотел произнести, включало в себя «мы» всего окружающего. Вместе с ним и матерью, украинкой Русланой и американцем Маккольном, «Архимедом» и «Республикой», Землей и Луной… Даже вот с этим миниатюрным спутником-шпионом, зависшим за зеленоватым стеклом исследовательской камеры.

Эллис легонько провела кончиками пальцев по лицу Виктора:

— Устал, сынок, устал. Все мы устали. Что-то неправильно пошло. Все пошло неправильно.

Про то, что она считает началом всех неправильностей появление в комплексе Русланы Барбикен, Эллис умолчала. Джон бы с ней не согласился. Джон бы занял сторону Виктора. Вон, как хлопотал над ней, когда сын затащил ее в шлюзовую камеру. Мужчины!..

Эллис бросила взгляд на экран санблока и чуть не вскрикнула: покрывало на кровати Барбикен было скомкано, а сама кровать… пуста.

— Виктор! — все-таки вскрикнула она. — Руслана твоя!.. Снова сбежала!.. — и чуть не закончила фразу довольно резким определением, касающемся Барбикен.

Виктор, наконец, приоткрыл глаза и каким-то пустым, очень не понравившимся Эллис, взглядом, уставился на нее.

— Не переживай все… — сглотнул ком в горле и попытался загнать расширяющуюся Вселенную в дальний уголок сознания. — Не переживай, мама… Мы все час… Она сейчас…

В руки он себя взял, но закончить фразы не успел, потому что дверь лаборатории мягко отъехала в сторону и в открывшемся проеме замерла громоздкая фигура Калы. За ней, в легком комбинезоне на голое тело, неуверенно переступала с ноги на ногу Руслана. Выражение ее глаз было настороженным донельзя.