Роберт Абернети - Скальпель Оккама (сборник)

Внезапно смех утих. Первый удар хлыста рассек небо. Поиграв с жертвой, хищник показал клыки.

— Ого!

— Мама, я боюсь!

— Не плачь, сейчас кончится, — успокаивали мамаши детей, прикидывая в уме: «Затянется до вечера…»

К вечеру ветер стих, но слепая молния по-прежнему металась по небу. Казалось, невидимый лучник, взбешенный тем, что не может поразить цель, беспорядочно опустошал свой колчан. И все же в полночь стрела достигла цели. Последний удар расколол небосвод, и все погрузилось в непроглядный мрак.

Молния ударила в баобаб, давно уже тщетно тянувший кверху самую высокую свою ветвь. Ствол его дрожал, ощущая призывный тамтам знакомой грозы, прилетевшей за тридевять земель из африканской саванны. Освобожденное из плена Дерево всей тяжестью рухнуло на хрустальный павильон. Прощайте моторы, пульты, электроды и фотоэлементы! Одним махом были отключены свет, вода, газ, тепло, радио, телефоны и телевизоры. Ослепленный, оглохший, парализованный комплекс замер, испуганно затаившись в ночи.

Поверженный баобаб лежал, задрав вверх цепкие корни с намотанными на них обрывками кабелей, словно боец, судорожно сжавший в последнем порыве клок волос своего убийцы.

В толковом словаре Уэбстера [40] Словари Уэбстера названы по имени американского лексикографа Н. Уэбстера (1758–1843), издавшего в Нью-Йорке «Американский словарь английского языка». Словари дают произношение и этимологию слов; выпускаются различные их варианты по объему и специализации. сказано, что мутация — это внезапное изменение, передающееся по наследству, причем потомки обладают одним или несколькими признаками, резко отличающими их от родителей. Так вот, это определение точно подходит к Рыжему Орлику. Родился он от чистокровных родителей, и оба — отец и мать — были занесены в племенную книгу и происходили от лучших линий в породе. Но в этом жеребенке только один нормальный признак и остался — великолепная ярко-рыжая масть.

Рыжий Орлик появился на свет с моей помощью. Он начал лягаться еще внутри околоплодного пузыря и сбросил его, пока я освобождал его ноздри от прозрачной пленки. Через минуту он стоял на ногах. Не успела кобыла вылизать его досуха, а ножки у него уже не дрожали и не подгибались. Ему еще и пяти минут не сравнялось, как он начал сосать, а к тому времени, как я пришел в себя и позвал Бена, он уже взбрыкивал, вставал на дыбки и прыгал по деннику.

Бен вошел в дальнюю дверь полуразвалившегося сарая — там у нас была фуражная. Для мужчины он невелик ростом, а вот для жокея — великоват. Ему всего сорок два, стариком его не назовешь, но голова у него седая, а с лошадьми он возился больше иного старика.

Бен вошел в денник, взглянул на жеребенка и замер — только присвистнул. Он сбил шляпу на затылок и рассматривал рыжего жеребенка минут пять кряду. И хотя жеребенок был буквально новорожденный — всякому лошаднику было ясно, что он совершенно ни на кого не похож. У него были необычайно длинные бедренные кости и бабки небывалой длины. Плечо было невероятно просторное и косо поставленное. Круп выше плеч, словно он спускался с горы. Спина короткая, зато живот и паха — необыкновенно длинные. А это все означало: у него уникальные по мощности костные рычаги, связанные и приводимые в движение самыми крепкими и упругими мышцами, какие только могли быть у жеребенка, только что появившегося на свет.

На удивленье поджарый живот и поразительно крутое ребро скрывали сердце и легкие — двигатель, способный разогнать эти одетые мышцами рычаги на полную мощность. Ноздри у Рыжего Орлика были на треть шире, чем у любой лошади, а трахея располагалась свободно между широкими ганашами. [41] Ганаши (франц.) — нижняя челюсть лошадей. Значит, он сумеет обеспечить эту машину кислородом в избытке. Но самое главное открывалось в четких, смелых линиях головы, в громадных горящих глазах — это был боевой задор, воля к победе. Только вот из-за непривычных, небывалых пропорций смотреть на него было жутковато.

— Матерь божия! — тихо сказал Бен, а я молча кивнул.

Мы с Беном всю жизнь толклись около лошадей. Я был ветеринаром и тренером у крупных заводчиков, а Бен — жокеем. И оба мы вышли в тираж — Бен стал тяжел для скачек, а у меня характер стал тяжеловат, чтобы подлаживаться к хозяевам. Я изучал племенное дело, и мне стало ясно, что коннозаводчики уже давно перестали улучшать породу, да только никто не верил в мои теории. И все заводчики, один за другим, предпочли отказаться от моих услуг. Мы с Беном сложились и купили крохотное ранчо в Колорадо. У последнего нашего хозяина мы взяли — вместо всего заработанного жалованья — только что ожеребившуюся кобылу. Бартон Крупвелл расхохотался, когда мы попросили кобылу вместо денег. Он мне сказал:

— Костелло, тебе и Бену причитается две с половиной тысячи. А кобыле девятнадцать лет. Она же может завтра откинуть копыта.

— И еще раз ожеребиться тоже может.

— Может, но тут шансов не больше, чем пять к двум.

— На такую кровь можно поставить.

Крупвелл был игрок, и лошадей он разводил только по одной причине: ради денег. Он покачал головой:

— Видал я старых упрямцев, которым хоть кол на голове теши, но вы всех переплюнули. Думаю, вы уже и жеребца присмотрели — на случай, если кобыла пойдет в случку.

— Жеребец не из ваших, — сказал я.

Это его задело:

— У меня есть жеребцы, которые приносят по пять тысяч долларов за случку. Только не говори, что они для тебя недостаточно хороши.

— У них родословная не та, — ответил я. — У мистера Карвейлерса есть жеребец по кличке Лети Вперед.

— Жеребцы Карвейлерса — дорогое удовольствие. Вам с Беном они не по карману.

Он уже догадывался, что у нас на уме.

— Карвейлерс посылает кобыл к вашим жеребцам, а вы — к его. Вам ничего не будет стоить покрыть эту кобылу.

Он закинул голову и рассмеялся. Он был высокий, тонкий, черноволосый, одет всегда с иголочки, и усики подстрижены.

— Я филантропией не занимаюсь, — сказал он. — Вам что, и вправду нужна эта кобыла?

— Я от своих слов не отказываюсь.

— И ты действительно думаешь, что она зажеребеет?

— Я переверну вашу ставку: скажем, пять к двум за то, что зажеребеет.

— Предлагаю игру, — сказал он. — Я посылаю кобылу к Карвейлерсу. Если она зажеребеет, за случку плачу я. Если нет, кобыла останется у меня.

— И наши с Беном две с половиной тысячи?

— Само собой.

— Вы неважный игрок, — сказал я, глядя ему прямо в глаза. — Но я принимаю пари.

И вот мы с Беном смотрим на машину для скачек, небывалую и невиданную на нашей земле.

Ранчо у нас было расположено прекрасно, в стороне от проезжих дорог, и мы старались изо всех сил, чтобы никто не видел нашего Рыжего Орлика на тренировках. Уже в годовалом возрасте он с лихвой оправдал наши самые безумные надежды. Бен взял его в тренинг еще до двух лет. К тому времени он вымахал до ста семидесяти сантиметров в холке, весил тысячу двести фунтов и Бена, с его ста двадцатью шестью фунтами, вообще не замечал у себя на спине. Бен каждый раз слезал с седла, что-то бормоча как полоумный. Да и я был немногим лучше. Эта лошадь не галопировала — она парила. Каждое утро, когда Бен давал ему волю, я смотрел, как он несется по прямой среди прерии, — он был похож на громадное колесо со сверкающими спицами, неудержимо пожирающее пространство.