Алла Гореликова - Полукровка

– Всё? – спросил Алик.

– Всё, – ответила я.

– Жаль. А я думал, ты запустила самоликвидацию.

– Бесполезно. Нейроспруты успели бы загасить реакцию. – Конечно, если бы оставалось хоть что-то из боезапаса… но что толку жалеть о том, чего нет! – Зато я успела стереть информацию.

– Как думаешь, они убьют нас сразу?

– Вряд ли. Уж если на захват не пожалели иейроспрутов… – Я сняла шлем, небрежно бросила на пульт. Больше не понадобится.

– Может, им вовсе не мы нужны, а корабль.

– Посмотрим.

Мы замолкаем. Абсолютная тишина давит на уши – ни шороха движков, ни чуть слышного потрескивания компьютера. Ни даже гудения воздухообмена. Мертвая, неестественная тишина.

– Мы не задохнемся? – шепчет Алик.

– Не успеем. – Я тоже говорю чуть слышно, в этой тишине давит страх, первобытная какая-то, древняя и непонятная жуть. – Спруты отпадут где-то через полчаса.

– А что потом?

– Потом они войдут.

– И мы ничего не сможем сделать?

– Не думаю, что нам позволят лишние движения. Зря ты полетел.

– Брось. Что толку было сидеть внизу.

И в этот момент меня осенило. Нет, ну почему хорошие мысли никогда не приходят вовремя!

– Какая же я дура, – прошептала я. – Так просто. Все могло быть так просто!

– Что? – спросил Алик.

– Уйти в прыжок. Только и надо было – уйти в прыжок из атмосферы!

– Но ведь так не делают?

– Не потому, что не получится. Это, знаешь… как правила хорошего тона, что ли?

Прыжок из атмосферы может вызвать разные последствия на планете, но все они будут катастрофичны. В большей или меньшей степени. Есть вещи, которые даже не надо регулировать законами. Действует «золотое правило» – не делай другим того, чего не хочешь себе. Действует… сначала осознанно, а со временем входит в кровь и плоть, становится естественной нормой. Вопрос выживания… а потом вдруг такая естественная, такая правильная привычка стоит тебе свободы – ну, и что там воспоследует.

– Ну и дура же я, – и не только тебе, но и доверившемуся твоему мастерству человеку! – Как глупо…

Как глупо! И из-за того только, что некоторые правила выполняешь, не задумываясь. Верх идиотизма.

– Ладно, кошка, умолкни, – Алик преодолел тишину, сказал в полный голос, и мне сразу стало легче. – Поздно жалеть. Делать что будем?

– У тебя есть предложения? – взорвалась я.

– Одно. Они не должны узнать о драконе.

– Думаешь, они зашвырнули его в свой мир и напрочь об этом забыли?

– Я имел в виду защиту. Нашу. Об этом, я думаю, они не знают. Иначе давно бы кинули на него бомбу, и дело с концом.

А ведь он прав, подумала я. Опять прав. Что сказать, мозги у парня работают!

– Как они войдут? – спросил Алик.

– Взрежут люк.

– И?

Я пожала плечами:

– Парализаторы или сонные пули. А может, сразу… а, посмотрим. Только, Алик… ты вообще когда-нибудь общался с иллами?

– Нет.

– Не забывай, ты для них – низшее существо. Они не воспринимают чужих равными себе.

– Знаешь, это я уже понял. За последние три года.

– Если не иметь это в виду, их очень трудно терпеть. А так – понятнее. Мало ли пунктиков у разных рас.

Хорошенький пунктик… черт, скорее бы, что ли.

Жутко.

– Уже. Не чуешь? Лазерные резаки работают. Между прочим, если бы у нас не было защиты, они просто приказали бы пришвартоваться к ним и открыть люк.

– Значит, знают…

– Знают. И готовились. Ждали, что я найду корабль отца и попытаюсь улететь. Иначе не тратили бы нейроспрутов. Но ты тоже прав, мне кажется. Вряд ли они знают подробности.

– Мы бы могли, – в этот момент я почуяла илла. И на миг зажала Алику рот, давая понять – нас слышат. Он кивнул. И громко сказал: – Эй, вы здесь уже? Включите свет, я так давно мечтал вас увидеть.

– Успеешь, – прощебетал илл и рассмеялся звенящим своим смехом. – Пока достаточно, что я тебя вижу.

Легкий укол в шею – вот все, что я почувствовала. Точно в артерию.

Последние звуки – серебряные колокольчики илловского смеха.

Последняя мысль – сожаление.

В шлюзе холодно.

Мы сидим на полу спина к спине, скованные друг с другом за руки парными браслетами.

Мне холодно, а Алик и вовсе дрожит крупной дрожью, с его-то человечьей чувствительностью; и через эту дрожь я всей спиной ощущаю, как стучат его зубы. Впрочем, Аликова спина хоть немного меня греет. Моя, наверное, греет его сильнее.

– Я дарю вам эту ночь, – сказал вечером светлейший илловский главарь, капитан захватившей нас «гадюки». – Думайте. Утром, если надумаете, дайте себе труд попросить пощады до укола. Потом будет поздно.

С каким удовольствием я… ой, нет! Не надо. Проклятые браслеты, и помечтать не дадут!

Светлейший командир и медик-ксенозоолог. Вот именно, зоолог! Ладно, я не буду думать, как хочется мне с вами расправиться. Вы славно поизмывались над нами. Но найдется управа и на вас.

Пол рядом с нами медленно покрывается инеем.

Интересно, сколько времени прошло? Мне кажется, что ночь уже на исходе.

– Как думаешь, долго еще? – спрашиваю я Алика. – Прошло десять часов?

– Часа три, не больше, – клацает зубами Алик. – Через десять я в сосульку превращусь.

И мы снова замолкаем.

Я занимаю немножко времени, детально завидуя Алику: он и впрямь к утру замерзнет так, что потеряет всякую чувствительность. И, может быть, приготовленная для нас смерть покажется ему естественным продолжением этой ночи. Счастливчик, он всю дорогу вырубался первым. Слабым достается меньше, делаю я вывод, но им самим так не кажется, так что завидовать глупо. Алик, может, завидует сейчас мне. А конец один.

– Альо, – шепчет вдруг Алик. – Альо, ты слышишь?

– Куда ж я денусь, – фыркаю тихо.

– Альо, прости меня.

– За что?

– За то, что я сейчас решил. Мне рано умирать. Забывшись, я пытаюсь повернуться. О браслетах напоминает толчок боли и придушенный стон Алика. Жаль. В лицо бы взглянуть.

– Альо, ведь тебе тоже страшно, я знаю, – шепчет Алик. – Тебе тоже рано умирать. Давай останемся вдвоем, а, кошка?

Первый мой порыв – вцепиться подлецу в морду – к сожалению, неосуществим. Второй – напомнить ему, как человеку, чем расплачиваться придется, – я отметаю но той простой причине, что он и сам должен понимать такие элементарные вещи. И я цежу сквозь зубы, превозмогая все усиливающуюся боль:

– Заткнись.

И приказываю себе успокоиться. И думаю: теперь мне будет страшнее. Это тоже, наверное, подло, но мне легче думать о смерти рядом с Аликом. Мне страшно ждать одной. У людей это называется моральной гибкостью, думаю я. Алик гибок, а я упряма. Упёртая, говорит он. Но на самом деле я просто боюсь иллов. Боюсь больше, чем смерти. Даже больше, чем обещанной нам «не-совсем-смерти» – в которую, кстати, я не очень-то верю. У каждого свой страх, приходит не моя какая-то, слишком гибкая для меня мысль. Я делаю попытку думать по-человечьи: вот я, человек, морально гибкий, но честный (Алик честен), я ненавижу иллов (уж Алик их ненавидит, это точно), но я не хочу умирать… нет, не то! Не так! Алик не настолько трус, я знаю! Может быть: я не хочу умирать без пользы? Но если так…