Роберт Уильямс - Том 2. Охотница из Аккана

И в этой спирали пылала черная завеса. Я знаю, что пламя не может быть черным, но оно было черным и мерцало. Крошечные точки света мерцали и дрожали на этой черной завесе. Это походило на миллионы микроскопических светлячков, запутавшихся в вырезанном куске ночи.

Сквозь завесу ничего не было видно. Я подошел поближе и присмотрелся. Свет не проходил через нее. Но у меня возникло ошеломляющее чувство, словно через нее проходило что-то другое, какая-то тонкая, неприятная вибрация, которая была доступна человеческому уху звуковых волн и, вероятно, так же не доступной для глаза. Но это нечто, чего не слышали уши и не видели глаза, воздействовало на какой-то неведомый центр в мозгу. Я отпрянул.

— Ты почувствовал это, — спросил Том.

— Да, — ответил я, оперся руками о лабораторный стол и глянул на Тома в упор. — Что это?

— Не знаю, — с несчастным видом ответил он.

Я не сводил с него взгляда, пытаясь передать им отвращение, хотя никакого отвращения на самом деле не чувствовал. Я просто испугался. У Тома Кельвина был один из самых мощных разумов, какие только видела старушка-Земля, и когда он сказал, что не знает ответов, это значило, что больше не мог их дать.

Я достал из кармана жилетки карандаш, как всегда делаю, когда поставлен в тупик. Я работаю в газете и давно уже обнаружил, что процесс вытаскивания карандаша из кармана дает мне время обдумать, какие вопросы задавать дальше. Вот я и вытащил карандаш из кармана. В своем ошеломленном состоянии я даже не понял, что делаю, пока не сунул карандаш в черную завесу.

НИЧЕГО НЕ ПРОИЗОШЛО, насколько я мог судить. Я отдернул карандаш, и на мой взгляд он остался таким же, как и был, но у Тома, сидевшего по другую сторону стола, было свое мнение. Он съежился на стуле, лицо его побледнело. Он явно чего-то испугался.

— Я сделал что-то не так? — спросил я.

Том ничего не ответил, вскочил, прошел в угол лаборатории и вернулся с бутылкой и стаканами. Этикетка на бутылке гласила, что она была выпущена восемнадцать лет назад. Он налил себе этот сверхвыдержанный напиток и поставил бутылку на стол. Я уже хотел было спросить, не хочет ли он, чтобы я ушел, но тот уже спохватился и передал бутылку мне.

— Глотни хорошенько, — сказал он. — А потом я хочу, чтобы ты опять сунул карандаш в это вибрационное поле. Всунь его туда на несколько дюймов.

— Зачем? Что произошло?

— Не знаю.

Я сделал, как он просил. Карандаш вошел в завесу и вернулся. Это был обычный металлический карандаш, который можно купить за десять центов, но Том выхватил его у меня, обращаясь с ним так, словно он был из золота. Он провел над ним несколько тестов, используя аппаратуру, находившуюся в лаборатории на другом столе. Очевидно, он воспользовался кислотой, потому что, когда принес карандаш обратно, тот был безнадежно испорчен.

— Это будет стоить тебе десять центов, — сказал я ему.

— Это может стоить мне гораздо больше, — отозвался Том.

Я испытующе посмотрел на него.

— А теперь расскажи дяде Роберту, что произошло?

Но он ничего не ответил. Вместо этого он протянул руку и достал у меня из кармана другой карандаш и, склонившись над спиралью, сунул его в завесу. Я внимательно смотрел, что он делает.

Карандаш вошел с одной стороны в завесу, но с другой ничего не вышло...

Теперь настала моя очередь сделать глоток.

И все же, когда Том вытащил карандаш, это по-прежнему был обычный карандаш, стоимостью в десять центов.

Том сел. Я пододвинул стул поближе к нему и протянул ему сигарету.

— Послушай, Том, — сказал я. — Я знаю тебя очень давно. Мы вместе прошли через колледж, жили в одной комнате, пили пиво из одной кружки и занимались любовью с одними и теми же девчонками. Ты унаследовал кучу денег и, после колледжа, нигде не работал, а лишь забавлялся в этой лаборатории. Я же должен был зарабатывать себе на жизнь, поэтому не видел тебя так часто, как хотелось бы. Но, Том Кельвин, если ты позвал меня сюда сегодня вечером лишь для того, чтобы развлекать каким-то оптическим обманом, то я могу не сдержаться и дать тебе по морде. Итак, ради прежней дружбы, скажи же мне, что у тебя здесь?

Он повертелся на стуле, продолжая играть карандашом. Потом замер и уставился на него, затем наморщил лоб и уставился на спираль. Потом посмотрел на свой генератор, нахмурился.

И, под конец, покачал головой.

— Прости, но я не знаю. Наверное, ты знаком с последними разработками физики полей и знаешь, что математики отказались от механистического представления о Вселенной, которая преобладала последнюю сотню лет. Все начал Эйнштейн. Вероятно, ты слышал о конечной, но неограниченной Вселенной, деформации пространства в присутствии массы, о пространственно-временных отношениях. Но слышал ли ты об Успенском [4] Петр Успенский - 1878 -1947 год. Русский математик, философ, эзотерик и оккультист (прим. перев.) ?

Я КИВНУЛ. Чтобы работать в газете, нужно знать немного обо всем. По крайней мере, так утверждали в колледже.

— Да, — сказал я. — Это русский, который взял формулы Эйнштейна и продолжил его работу, развив его обобщения до заключения, которое потрясло половину научного мира. Затем он пошел дальше, чтобы доказать, что все ученые ошибались, но впал в метафизику. Разве он не сошел в итоге с ума или что-то в этом роде?

Том все еще хмурился, рассматривая звездное поле в спирали.

— Не знаю, сошел ли он с ума. Большинство людей предпочло бы этому верить. Вам приходится верить этому, если хотите остаться нормальными сами. Я узнал, что существует его первоначальная рукопись, которая никогда не публиковалась. Мне контрабандой привезли ее из России, это мне стоило целого состояния. Затем я выучил русский язык, чтобы прочитать ее. Это оказалось не таким уж трудным делом. Поскольку рукопись была короткая и состояла почти что из одних уравнений, с которыми я был уже знаком. Я взял уравнения Успенского и стал работать над ними. Я изучил их так хорошо, что мог продекламировать с начала до конца или с конца до начала, а также с любого места из середины. Затем я стал забавляться с ними, меняя величины и исследуя результаты.

Он взглянул на спираль так хмуро, словно хотел укусить ее.

— Эти уравнения представляют собой фундаментальный образ Вселенной. Они выражают так точно, насколько это вообще возможно, все, что когда-либо было и будет. Вращение газа в могучих туманностях, полет планет вокруг родительского солнца, быстрая череда горячих приливов, когда Земля была молода, бесконечный танец атомов вокруг своих ядер, пульсация жизни на основе протоплазмы...