Роберт Уильямс - Том 2. Охотница из Аккана

— Минутку, минутку, — прервал я его. — Не лезь в такие дебри и не пытайся мне сказать, что уравнение, которое описывает спиральные туманности, так же объясняет, что происходит в фундаментальной основе жизни — протоплазме.

— Но я ведь это и сказал, верно? — пылко ответил он.

— Да, но люди говорят много о том, чего не знают. Однако, продолжай. Если бы я не видел, как исчезает карандаш, и не чувствовал вибрацию, испускаемую этой спиралью, то давно уже назвал бы тебя лжецом. Но продолжай.

— Я забавлялся этими уравнениями, меняя то одни, то другие переменные... — Том заколебался, и мне показалось, что он говорит вовсе не со мной. — Это заставляет вас почувствовать себя подобным Богу. Вы изменяете факторы, и в вашем воображении возникают новые Небеса и новая Земля.

Я стряхнул сигарету. Мне всего лишь двадцать семь лет, но семь лет из них я проработал в столичной ежедневной газете и беседовал с массой народа. Я бродил по ночным улицам и много чего повидал. Несколько раз я брал интервью у президента и беседовал с банкирами-мультимиллионерами. Я два раза смотрел, как преступники проходят последний путь по «зеленой мили» [5] Зеленая миля - тюремный коридор, по которому осужденные идут к месту казни (прим. перев.) . Такова моя работа.

Я опять стряхнул сигарету. Когда кто-то начинает думать о том, что чувствует себя как Бог, я тут же начинаю думать о психушке. Но Том Кельвин казался нормальным. Я наблюдал за ним краешком глаза. Он все еще смотрел на свою проклятую спираль. Тот же хмурый взгляд, наморщенный лоб...

— Разумеется, — продолжал он, — вся Вселенная состоит из вибраций. Материя, энергия, все существует в ней из колебаний разной частоты и может быть описано наукой о волновой механике. Развив уравнения Успенского, я создал генератор для демонстрации моей теории. Теоретически генератор должен создавать вибрации на частоте, близкой к частоте космических лучей. Это должно было позволить мне сделать что-нибудь с атомами. — Он помолчал. — Но что-то пошло не так.

— Да, — кивнул я. — Это я уже понял.

А затем я сделал это. Намерение было хорошо, но прицел не точен. Я хотел бросить сигарету через стол в урну, стоявшую у противоположной стены, но промахнулся, и окурок, попав в черную завесу, замер в самом центре ее.

Раздался колокольный звон.

Окурок исчез. Очень жаль, но я не могу описать точно, что произошло. Я зарабатываю на жизнь при помощи слов. Я всегда считал, что знаю большинство из них, и как они употребляются. Но когда я пытаюсь описать тот звук, то упираюсь в тупик. Возможно, люди просто не придумали слова для его описания.

Глубокий звон, чистый и ясный, лавиной пронесся по лаборатории. Казалось, это звонит большой гонг какого-то храма, гонг настолько древний, что время очистило его от всего ненужного. Но не совсем так. Одновременно он походил на самую высокую ноту скрипки Страдивари, на фоне беззвучного симфонического оркестра, но и это не точно.

Он пульсировал, как большой барабан, мягкий, ритмичный и низкий, вот только не существовало таких барабанов. Он ритмично рыдал, словно бубен колдунов ночью, под горячими звездами тропиков. Может, на это он походил? Не знаю. Никогда не слышал бубны в тропиках, но в этом было что-то, заставившее меня задуматься.

Он походил на грохот грома во время весеннего дождя, на тихий шепот ветра над одинокой горной вершиной, на шипение волн, накатывающих на песчаный пляж. И замер, тихонько рыдая.

До сих пор не знаю, черт побери, на что он был похож.

Том застыл на стуле, лицо его опять побелело, поэтому я понял, что он тоже слышал странный звук. И я был рад, что он слышал. Он спас меня от раздумий, уж не сошел ли я с ума.

— Боб, — прошептал он, — ты слышал это?

Я глубоко вздохнул.

— Конечно, слышал. Что это было?

Том удивленно поглядел на меня.

— Я уже говорил тебе, что не знаю.

— Но послушай, — возмутился я, — должен же ты знать, что изобрел!

— Я продолжил уравнения и создал генератор, но я никак не ожидал, что появится эта черная завеса! У меня нет никакой концепции относительно того, чем она может быть.

— Она похожа на дыру, знаешь, такую дыру, куда ты можешь заползти, и она закроется за тобой.

— Действительно, она похожа на дыру, — пробормотал Том, обсасывая в уме эту идею. — Существует дыра в созвездии Лебедя, странная область, которая уже много лет ставит в тупик астрономов...

Он отвел взгляд от этой проклятой спирали и уставился на меня. И я тут же пожалел об этом, потому что в глазах у него стоял такой страх, какой не должен видеть никто посторонний.

— Боб, — прошептал он, — Боб... А, может, это и в самом деле дыра?

Я ПРОМОЛЧАЛ. Вероятно, я думал о том же, что и он. У любой дыры есть два выхода. По крайней мере, это так в нашем мире.

— Ерунда, — ответил я. — Ты просто так долго смотрел на это черное свечение, что оно загипнотизировало тебя.

Том с благодарностью улыбнулся мне, что еще больше усилило мое замешательство. Я мог понять его страх, поскольку человека всегда пугает неизвестность, но не мог понять благодарности.

Но он вернулся к моей идее и присосался к ней, точно пиявка.

— А вот интересно, Боб, неужели мои научные знания заставили меня игнорировать очевидное. Эта завеса похожа на дыру. Я не замечал этого, а ты заметил. Теперь можно будет сделать вывод, что это, возможно, и в самом деле дыра...

— Да какая разница! — воскликнул я, надеясь, что он не вспомнит про два конца у любой дыры.

— О, Боже, очень большая разница!

Я должен был сразу понять, что его мощный ум не упустит суть сказанного.

Он вскочил со стула и снова осмотрел спираль, повозился с карандашом, то и дело толкая его в черную завесу. Затем он решил затолкать карандаш до конца. До черной завесы карандаш существовал наглядно, грубо, зримо, как продукт машинной технологии. В черном пламени он исчезал мгновенно. Том затолкал его целиком.

И, очевидно, прихватил пальцы, потому что карандаш исчез полностью.

Том отскочил, словно в него выстрелили.

— Ты видел это? — прошептал он.

— Видел, — кивнул я. — Ты бросил мой карандаш. Теперь ты мне должен два раза по десять центов.

— Ничего я не бросил! Карандаш выдернули у меня из пальцев. Что-то схватило его и резко дернуло!

Значит, это и в самом деле дыра. И у нее два конца. Один конец был здесь, в лаборатории Тома. Можно только гадать, где был другой. Что мы и делали какое-то время.

Я взял пробирку и сунул ее в завесу. Пробирку выдернули у меня из пальцев.

— Том, — сказал я, стараясь, чтобы голос мой не дрожал, — с той стороны есть что-то живое. То, что мы толкаем в завесу, не исчезает, а проходит сквозь нее куда-то, где их что-то хватает.

— К такому же выводу пришел и я, — с умным видом ответил он, суя в завесу медный стержень.