Аркадий Стругацкий - Неизвестные Стругацкие: От «Града обреченного» до «Бессильных мира сего» Черновики, рукописи, варианты

Произведение искусства — по определению — модель мира. Модель — любой текст — может поражать сбалансированностью и элегантной симметрией, может вызывать насмешки своей колченогостью кривобокостью, но ни подправить, ни дополнить ее чем-либо извне невозможно. Поскольку мир произведения существует только и исключительно в рамках этого текста. Черновики, наброски, варианты и прочее, а также отсылки к прототипам — не имеют никакого отношения к чтению текста. После того, как автор поставил точку в конце романа, самым лучшим (чтобы не путать наивных людей и не вводить в соблазн ненасытных и себя самого) было бы уничтожить все подготовительные и сопутствующие материалы. Но если они не уничтожены, они могут иметь ценность только для исследователей творчества данного автора, а не для массового читателя. Информация же, которую исследователи творчества извлекают из черновиков и вариантов, относится к личности, биографии, психологии автора (это все называется психологией творчества), но не к произведению. Произведение — хочется повторить еще раз — не может быть ничем дополнено. Более того, я убежден, что и попытки прояснить смысл каких-либо элементов произведения при помощи черновиков тоже порочны. Ибо, если автор исключил некий эпизод, характер, слово — значит их нет в системе этого произведения. Само существование этих элементов на бумаге и даже уверенность в том, что они были частью первоначальной системы, не может быть основанием для включения их в мир произведения. Они не принадлежат этому миру.

Перейдя — если позволите — с языка эмоций на язык понятий, напомню, что «создавая и воспринимая произведения искусства, человек передает, получает и хранит особую художественную информацию, которая неотделима от структурных особенностей художественных текстов в такой же мере, в какой мысль неотделима от материальной структуры мозга».

Это я цитирую Юрия Лотмана.

Из Лотманаже, определение текста: «Текст зафиксирован в знаках и в этом смысле противостоит внетекстовым структурам. <���….> Тексту присуща ограниченность. <���…> Граница показывает читателю, что он имеет дело с текстом и вызывает в его сознании всю систему художественных кодов <���…>. Текст не представляет собой простую последовательность знаков в промежутке между двумя внешними границами. Тексту присуща внутренняя организация, превращающая его на синтагматическом уровне в структурное целое».

При этом элементы, из которых образован текст, попадая в его систему, наделяются смыслом, которым они не обладали до включения в текст. Как писал Макс Вертгеймер: «То что происходит с элементами целого, определяется внутренними законами, присущими этому целому».

То есть, проще говоря, смысл слов определяет смысл предложения, но будучи составлено и приобретя собственный смысл, предложение в свою очередь начинает определять смысл слов, из которых оно составлено, поскольку смысл отдельного слова определяется включенностью его в систему естественного языка, предложение же создает свою систему, каждый элемент которой читается при помощи уже нового, вторичного по отношению к естественному языку, кода. И, кстати, наоборот — будучи исключенным из предложения (вычеркнутым), слово теряет смысловую нагрузку, которое оно несло во вторичной системе.

Для чего я здесь повторяю азбучные истины?

Когда, открыв книгу, вы читаете: «Множество дополнительных сведений о самом НИИЧАВО, а также о персонажах, его населяющих, содержится в черновиках ПНВС» или «Дополнительные подробности о Витьке Корнееве можно узнать из его разговора с Приваловым накануне дежурства», это предполагает, что вы собираетесь включиться в игру и готовы оседлать «машину для путешествий по описываемому времени».

«Почему бы и нет? — скажете вы. — Такая игра может быть и увлекательна, и полезна».

Разумеется. Нужно только не забывать, что вместо художественной модели мира (каковой является произведение искусства) вы будете иметь дело с упрощенным переводом этой модели на нехудожественный язык, при котором, как пишет тот же Юрий Лотман, «всегда остается «непереведенный» остаток — та сверхинформация, которая возможна лишь в художественном тексте».

Я отношусь с большой симпатией к активности «люденов». Если молодых людей объединяет интерес и любовь к литературе — что может быть лучше! [29] Покровительственный тон довольно часто встречается при обращении людей, поживших на благословенной американской земле, к бывшим соотечественникам. Но вот что интересно: о каких «молодых людях» ведет речь г-н Лемхин? Насколько мне известно, он родился в 1949 г., а, скажем, БВИ — в 1951. Да и я (к сожалению) тоже. Видимо, время в Калифорнии течет быстрее. — В. Д. Другое дело, когда речь заходит о практической деятельности, тут меня иногда смущает неясность задач.

Публикуя материалы из архива Стругацких, Светлана Бондаренко пишет: «Это даже не исследование сотворения Стругацкими своих произведений, это только МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ ИССЛЕДОВАНИЯ. Исследовать будут позже и исследовать будут другие, я же даю только толчок: «Посмотрите, сколько тут интересного для вашей работы»».

Однако в другом месте она сообщает, что Борис Стругацкий не согласился на публикацию черновиков как таковых. «Напишите книгу, — сказал он. — Напишите исследование по рукописям Стругацких, по черновикам. Туда можете включать любые отрывки».

Я не то чтобы придираюсь к словам. Не в словах тут дело, но невнятность задачи породила невнятность результата. Отсутствие серьезной методологии не дает возможность назвать эти публикации исследованием. Много лет назад в заметке о группе «Людены», я писал о «презумпции значимости» (термин придумал Борис Стругацкий). «Презумпция значимости» и есть методология, положенная в основу «Неизвестных Стругацких»: все, мол, равноценно важно. Если задача исследования — найти «множество дополнительных сведений», результатом будет — «посмотрите, сколько тут интересного». С другой стороны, для того чтобы послужить материалом, базой для будущего исследователя, «Неизвестные Стругацкие» недостаточно объективно-нейтральны.

Я не пытаюсь умалить заслуги Светланы Бондаренко и «люденов». Работа проделана огромная. И результат получен. Вот только мне не совсем понятно в какой степени этот результат поможет ученым и в какой читателям. Про ученых вопрос оставим в стороне, а о читателях я хочу сказать, что настоящие книги меняются вместе с ними. Возраст, жизненный опыт, новые знания, новые чувства, новые радости и новые страдания все это дает нам возможность прочитать уже знакомую книгу — настоящую книгу — еще раз, по-другому, иначе. Произведение искусства не ребус, там написано именно то что написано, его не надо разгадывать — его нужно читать.