Генри Каттнер - Земля обетованная

— У тебя сегодня свидание? — спросил Билл.

Молодой Руфус кивнул, и на мгновение его черные глаза почти закрылись, а третье веко сонно скользнуло вперед, полуприкрывая радужную оболочку. Он выглядел, как осторожный, враждебно настроенный кот. Билл не мог смотреть на него. К этому времени Билл стал безразличным к этим меняющимся парадоксам, и его уже не шокировало хладнокровие Руфуса, но он все еще не мог спокойно смотреть на его глаза, этот новейший признак ненормальности.

— Не выгляди таким самодовольным, — коротко сказал он и быстро ушел в дом, позволив двери громко захлопнуться за ним.

Руфус приоткрыл глаза, и дополнительное веко отъехало назад, но не до конца. Он посмотрел вслед сыну, но как-то без особого интереса, как человек, смотрящий за уходящим котом, равнодушным к чужому виду взглядом.

Этой ночью Руфус пришел домой поздно и очень пьяным. Морган с Биллом ждали в гостиной, и молча вышли встречать такси, привезшее Руфуса. Его обмякшее тело было грациозным даже в таком состоянии. Водитель был чуть ли не в истерике. Он боялся трогать своего пассажира. Было невозможно понять, почему — наверное, из-за чего-то, что Руфус сделал или не сделал, а, может быть, только сказал по пути домой.

— Что он пил! — продолжал спрашивать водитель, делая акцент на последнее слово. — Что он мог такое пить?

Они не знали, что ответить на это, и так и не получили вразумительного ответа от водителя. Такси уехало, как только Билл заплатил, — водитель отказался прикасаться к деньгам из бумажника Руфуса, — скорее даже не уехало, а умчалось, взревев двигателем.

— Раньше так уже было? — спросил Морган через поникшую набок темно-рыжую голову Руфуса.

Билл кивнул.

— Не так плохо, разумеется. Он... вспоминает... разные вещи, когда напьется, знаешь ли. Может быть, в этот раз Руфус вспомнил нечто крупное. Он всегда снова забывает это, и, может, оно и к лучшему.

Руфус между ними зашевелился, что-то пробормотал, но не на английском языке, и взмахнул обеими руками, неудачно сделав всеохватывающий жест, словно перед ним раскинулось что-то огромное. Он звонко засмеялся, совсем не как пьяный, и тут же обмяк.

Они положили его на большую резную кровать наверху, в комнате с фиолетовыми шторами. Руфус лежал распластавшись, как ребенок, его знакомое лицо странным образом напоминало твердую маску, под которой не было ничего. Они уже повернулись, чтобы оставить его одного, оба с поджатыми губами и в замешательстве, но остановились посреди комнаты, когда Билл вдруг принюхался.

— Парфюм? — с удивлением спросил он.

Морган поднял голову и тоже принюхался.

— Жимолость. Очень сильный запах.

От сладкого, тяжелого запаха их внезапно начало подташнивать. Они развернулись. Руфус дышал с открытым ртом, и аромат возле него был почти осязаем. Они медленно вернулись к кровати.

Благоухание ударило им в лицо. Запах алкоголя совсем не чувствовался, но сладость жимолости ощущалась так сильно, что почти оставляла на языке привкус сахара. Оба тупо переглянулись.

— Любой другой просто задохнулся бы, — наконец, сказал Морган. — Но мы не сможем отделить от него источник запаха, не так ли?

— Я открою окна, — сдержанно ответил Билл. — Мы понятия не имеем, что может навредить ему.

Когда они вышли из комнаты, шторы колыхались на ветру, дующему из окон, а стены в комнате, казалось, содрогались. Не считая икания часов с длинной, скачущей секундной стрелкой, в тишине было слышно лишь ароматное дыхание Руфуса. Когда Билл с Морганом подошли к двери, аромат, выдыхаемый Руфусом, немного изменился. Было невозможно сказать, стал аромат приятнее или нет, произошла необъяснимая перемена запаха, как цвет может едва заметно менять оттенки. Но новый запах был не похож на что-либо, что когда-нибудь вдыхал человек.

Билл ненадолго остановился, встретился взглядом с Морганом, затем пожал плечами и вышел.

— Он быстро движется, — заметил Морган в кабинете внизу и некоторое время молчал. — Может, я лучше посижу там, Билл, пока все не закончится.

— Да, было бы неплохо, — кивнул Билл. — Осталось недолго. Думаю, очень недолго. Они растут так быстро... можно практически увидеть, как растет ребенок. А Руфус сжал годы в недели.

Биологическое время течет, как река, у источника поток у́же и быстрее. И восприятие времени становится яснее и замедляется с каждым проходящим днем. Руфус неумолимо возвращался в свое первое детство — или, возможно, третье, если считать все, хотя память о древнем прошлом уже почти исчезла. В молодости, как и в старости, забывчивость туманила его спокойный разум, отчасти потому, что дни зрелости остались далеко позади, но частично еще и потому, что его сознание медленно возвращалось в безмятежную незрелость детства. Быстро мчась по ускоряющемуся потоку, Руфус возвращался к нестабильности юности.

Теперь его, казалось, охватила странная спешка. Она походила на беспричинный инстинкт у животных, заставляющий их рыть нору для потомства, врожденный феномен, вне зависимости от того, с какой стороны двигаться к этому событию, казалось, вызывал интуитивное знание того, что грядет, и что будет для этого нужно.

Руфус начал оставаться в своей комнате все дольше и дольше, возмущаясь на вторжение и вежливо сопротивляясь ему. Что он делал, было трудно понять, но на шахматном столике было много меловой пыли. И он продолжал работать с часами. Теперь у них было четыре стрелки, на циферблате появились концентрические круги, а лишняя стрелка стала пятном, вращающимся по раскрашенному циферблату. Все это могло показаться типичной одержимостью молодого разума техническими новинками, если бы не спешка, которую не ощущает ни один нормальный ребенок.

Было нелегко установить, что еще происходит с быстро меняющимся телом Руфуса, поскольку он противился любым обследованиям, но все-таки им удалось обнаружить, что его метаболизм невероятно ускорился. Он не проявлял типичных признаков гипертиреоза [6] Гипертиреоз — синдром, обусловленный повышением активности щитовидной железы (прим. перев.) , но малые железы в его горле быстро вытесняли все остальные, развившиеся давным-давно, во времена его первого детства.

Обычный огромный аппетит при гипертиреозе не мог угнаться за быстротой, с которой Руфус тратил энергию, поскольку его ненормально ускоренный метаболизм поглощал даже ткани тела в отчаянных усилиях догнать самого себя. И этот всепожирающий метаболизм Руфуса обратил взор на мышцы и кости. Физически он больше не был крупным человеком, он неуклонно терял вес и рост, сжигая собственное тело изнутри, чтобы утолить чудовищный голод. Но для Руфуса это было невероятно нормальным. Он не ощущал слабости.