Елена Клещенко - Веревка повешенного

— Я понял вас. Есть искины-шахматисты, есть биржевые игроки, а есть игроки в человеков. Чей круче. Будь моя воля, я бы запретил это. А уж чокнутый искин суицидника… Тьфу! Веревка повешенного.

— Так ты считаешь, у них есть чувства, — сказала Машка.

Ребенок сидел тут же, рядом с Машкиным мужем, болтал ногами, то вытягивая их вперед, то загибая до упора под стул, и непрерывно звучал. Тихий раздражающий звук, жужжание, мычание. Лева все понимал, но это бесило. Не младенец же он, и что сложного даже для слабенького мозга в команде «замолчи»? А самое бесящее — что мальчик был похож на Машку, какой он ее помнил тогда. Тот же овал лица, те же брови. Радужные искры в хрустальных бусах, четки из зерен кофе, браслет из яблоневых зернышек, обрывок песенки полушепотом.

Пакостная мысль, но хорошо, что я на ней не женился, а ведь мог. Был бы это мой… Врешь, Егоров, ничего ты не мог. У тебя уже тогда были они. Одно другого стоит.

— Чувств, таких, как у нас, у них нет, — сказал он. — Ни ощущений, пока не подключатся хотя бы к видеокамере, если не к коре мозга. Ни эмоций в точном смысле слова, эмоции имеют гормональную природу.

— Ты сказал, они не хотят быть стертыми. Значит, страх смерти у них есть.

Раньше она задавала тысячу вопросов, перебивала сама себя и смеялась, теперь она не спрашивала, а утверждала. Эта женщина будто командовала отрядом во время боевых действий. Или проходила собеседование, на котором бракуют за нерешительность. Говорила она, муж молчал.

— Не хотят — это не обязательно страх. Для искина нет ничего хуже, чем не выполнить задачу, а самоубийство… в общем, так далеко от выполнения, что дальше некуда.

— Тогда все импы неудачники по жизни. Люди смертны. (Обними его, пожалуйста.)

Последняя реплика относилось к мужу. Тот обхватил мальчика за плечи, и гудение стало тише.

— Да нет. Если не суицид, то импа могут передать коллегам, родным. Это как завещать библиотеку или коллекцию каких-нибудь ваз. Тогда он, скорее всего, перестанет быть импом, станет обычным искином, но сможет продолжать решать те задачи, которые решал вместе с хозяином. А бывает и так, что импов передают по наследству, и наследники их носят. Знаешь про Гуревичей?

— Семья физиков? Знаю.

— Ну вот, я к тому, что в принципе это возможно. Даже необязательно родственникам. Ничего патологического нет в том, чтобы носить чужого импа. Но суицид дело такое…

— Суеверие. Вещи мертвого сожги, так?

— Не суеверие. Машка, я должен вам сказать, чтобы вы понимали. Никто не знает, какова доля импа в этом деле. Благополучие человека — мутная вещь. Он мог сделать владельца великим артистом, а на самом деле человеку надо было жениться и выращивать авокадо. А все эти награды, экспозиции, прямые включения его сломали, понимаешь? Никто не знает наверняка. Никто не может просчитать риски.

— Ну, это и для любой жизни, и без импа, никто не может.

Машка переглянулась с мужем. Мальчишка прекратил болтать ногами и начал выписывать руками какие-то скрипичные ключи, гудя в лад, то выше, то ниже.

— Расскажи еще раз про этого Ильясова, — попросила Машка. — Архитектор?

— Высокофункциональный аутист. Инженер-архитектор, до последних дней работал. Покончил с собой, когда узнал, что у него редкая форма рака, для которой нет терапии.

— А виноват, значит, имп?

— Порядок один для всех. — Лева помолчал. — Да, я не спросил: у вашего парня модификации же есть?

— Конечно.

Сказано было спокойно, но Лева сразу почувствовал себя хамом. Конечно, у Машкиного ребенка должны быть все необходимые модификации для нейрокомпьютерного интерфейса. Когда она родила, у них были такие же мечты и планы, как у всех.

— Ну что ж, тогда решайте и…

— Мы уже решили, — подал голос муж. — Знаете, Лев, у нас выбор небогатый.

Лева знал. Про терапии и тренинги, оказавшиеся бесполезными, и про то, сколько стоит имп для ребенка под заказ, сколько его ждать и какие шансы получить разрешение, с учетом того, что это будет импорт информационных технологий. Сам Лева им рассказал, в чем состоит незаконность идеи и какие могут быть последствия. Если удастся продержаться хотя бы год, импа, скорее всего, не отнимут, чтобы не травмировать ребенка. Штраф — фигня, в самом худшем случае родительских прав лишат одного из них, а второй прикинется, что ничего не знал, отлично!

Накладки у мальчика уже были, Машка сказала, что купила их две недели назад, после их первого разговора. Сразу и поставила, для конспирации, чтобы никто не связал их появление с визитом к Леве и чтобы ребенок привыкал, для него любое изменение привычного порядка вещей — стресс.

Филипп сразу начал готовиться. Пусть шестилетка, пускай с более тяжелой формой, гением не вырастет, не станет интересоваться архитектурой, а жизненным успехом будет считаться активная речь и своевременное посещение туалета. Да, он берется решить эту задачу.

Мальчик уткнулся отцу куда-то в подмышку, пока Лева вставлял имп-карту. Для себя он временно сохранил вывод информации.

Скачок на всех графиках — зрение, слух, обоняние, осязание… боль? У него что-то болит, и еще…

— Он у вас читать умеет, вы знаете?

— О! — сказала Машка. Это «о» было адресовано мужу, и вдруг она стала похожа на себя прежнюю. — Я подозревала. А ты откуда знаешь?

— Имп сейчас пробует этот канал связи. Буквы, надписи. Это лучше, чем слышать голос, вдруг он испугается…

— Тихо! Что, Вадимчик?

— Оська воииит… — Грубый, недетский какой-то голос, у него еще и с горлом что-то?

Машкины глаза открылись широко-широко. Как раньше, когда она удивлялась и радовалась, и у Левы вдруг защипало в носу.

— Ножка болит! Эта? Эта?

— Эта.

Ботиночек стукнулся об пол, Машка бережно сняла голубой носок, положила его в ботиночек, вывесив край в сторону, — очевидно, носок должен был лежать в ботинке строго определенным образом, как салфетка на приеме в британском посольстве, и не было в мире достаточно веских причин изменять этому порядку… На подъеме маленькой ноги темнел кровоподтек.

— Молодец, что сказал! Сейчас мама помажет синяк мазью, и не будет больно.

Лева совершенно не удивился, когда она вынула из своего безразмерного рюкзака мазь от ушибов. Здоровенный зеленый жираф, сложенный вдвое, как гимнастка, с головой между копыт, тоже был объясним, а вот кастрюля казалась перебором. Зачем вам кастрюлька, хотел спросить он, но кашлянул и снова уткнулся в логи.

— Значит, так, — сказал он, когда смог говорить нормальным голосом. — Поскольку владелец маленький, имп имеет право отправлять некоторые сообщения родителям. Кому-то одному из вас, скажете мне сейчас код. Я зову его Филиппом, вы можете переименовать. И вот, кстати, он уже сообщает. Носителя пугают блестящие штучки. В смысле, отражающие. Типа ножа, карабинчика, ну ты поняла, металлическое. Все, в чем мелькает отражение.