Елена Клещенко - Веревка повешенного

Сделай милость, закрой рот. На тебя смотрят.

Рот послушно закрылся и тут же открылся снова. О, о-о! Девушка в платье, усыпанном цветами, из такой тонкой ткани, что ветер развевает подол, красиво поднимает над плечами завитые волосы, а она идет и садится в машину, похожую на золотую летающую тарелку. Вот бы у нее еще была шубка из пушистого меха, а сверху падали белые звездочки… О! Парень промчался на колесе, голый до пояса и весь в татуированной серебряной чешуе, как морской царь, а какие глаза и скулы, а-а-а, где мой планшет!.. Ментор, сохрани картинку нормальным качеством, я его потом нарисую! О-о! Идет седой… невозможно назвать стариком, у него костюм из коричневой кожи, лицо как у индейца и седые волосы до лопаток, усра…

Не ругайся. Ты должна быть милой, а ругаться не мило.

— Извини. Что, уже пора, да?

Пора. Потом еще погуляем. И не дрейфь! Тут такие же бестолочи живут, тебе в подметки не годятся.

Чтобы войти в синий небоскреб, нужен пропуск. Но можно поступить так, как поступал Георгий Масальский, когда по каким-то причинам не мог попасть домой через парадный вход: спуститься по лесенке вдоль эстакады на полтора этажа вниз и подождать у двери, возле которой обслуживающий персонал курит то, что в здании курить нельзя. Любой работяга охотно пропустит впереди себя девочку в фирменной шапочке (шапочка из магазина, где Шули сидит на кассе, логотип Весна-Сити вырезан из рекламного проспекта и приклеен скотчем, получилось очень похоже). Рамка запищала (спасибо Ментору, хакнуть местную пропускную систему он не мог, но изобразить отказ чипа сумел). Шули панически оглянулась — бровки домиком, охранник махнул рукой: проходи, мол. Дальше — подняться по черной лестнице, заглянуть в туалет, сунуть на шкафчик шапочку и фартук.

Ну вот. Теперь ты эксцентричная артистка, одета, как быдло, не потому, что ты быдло, а потому, что презираешь потребительство. Что крутишься? Все хорошо, так и надо. Они это слопают. Тут и не такие бродят.

В огромном холле эксцентричную артистку ожидало новое потрясение. Не тихая музыка отовсюду, не световой экран на потолке, будто и не было сверху двухсот этажей. Даже не умопомрачительный запах настоящего кофе, который Шули знала по магазинским пробникам, а здесь он в воздухе бесплатно, прямо так, потому что его тут варили и пили…

— Ва!.. Что это?

Цветы. Продают их тут. Это розы.

— Настоящие? Дыланн! Они же вымерли! О! О-о!

Не все вымерли. Немного осталось, для самых богатых. Это тоже розы, только белые. Гладиолусы. Гортензия. Нет, не из бумаги, просто так выглядит. А это, в коробочке, цветок магнолии.

— Я могу вам помочь? — спросила девушка за прилавком, с вышитой розой за груди.

— А? Н-н…

Я артист.

— Я артист. Извините, пожалуйста, засмотрелась. У вас очень красивые цветы. Я сейчас по делам, не могу купить, но потом еще подойду.

— Я рада, что вам понравилось. Хотите, возьмите розу?

— Ой, а можно?

— Можно. (Шепотом.) Она все равно сломалась, в букет не пойдет. Подождите, я вам воды налью в ампулку.

Все любят артистов.

— Ага. Так мило. Залинке отнесу, вот она обрадуется.

Ну хватит веселиться. Ты сейчас по делам. Стой тут, жди, когда кто-нибудь вызовет лифт на сто двадцатый. Зайдешь в лифт вместе с ним. Там позвонишь по переговорному устройству, назовешься, тебя впустят. Скорее всего. Он всегда был любопытным.

Ее впустили. За дверью с табличкой «ГЕЛИЙ. Дизайн городской среды» было много чистоты и блеска, и зловеще предупредительная красавица — помощница Романа Никитича. Роман Иноземцев оказался похож на того старого индейца внизу, только костюм не кожаный, а обычный, и волосы связаны в хвост. Он указал Шули на стул и вопросительно поднял брови.

— Здравствуйте. Меня зовут Анна Гедианова. Я участвовала в конкурсе рисунка и прошла во второй тур, потом мне сказали, что я прохожу в финал и чтобы я собирала деньги для обучения. Но у меня нет денег, чтобы учиться на дневном отделении. Скажите, пожалуйста, кто мне может помочь?

— Хм. Встречный вопрос: а почему ко мне?

Читала интервью с вами в 4Q.

— Я читала интервью с вами в Четыре-Кью. Вы там говорили про элитарность и отсутствие социальных лифтов в современном искусстве. Что рисовать может только один процент населения, а это неправильно. Я подумала, что вы можете знать.

Ни черта он не может знать. Никогда в жизни, сколько я его помню, не интересовался социалкой либо благотворительностью. Но совесть у него есть.

— Не думаю, что я в курсе. Финалистка, говорите? Напомните код проекта.

— «Шули».

— А-а, дохлая крыса. Да. Сами откуда?

Правду.

— Бутовская хорда.

— М-м. И как там, непросто?

— Да не, сейчас ничего. Я в магазине работаю. На жизнь хватает, даже остается, но копить не получается.

— Ага. И о какой сумме идет речь? Сколько вам нужно?

120, потом 125.

— Сто двадцать тысяч. Точнее, сто двадцать пять, но…

— Ну, это деньги небольшие. Но я думаю… Да!

Он сделал изящный жест, показывая, что говорит по удаленке.

— Здравствуй, Вадимчик. Что у тебя?… Пять минут одиннадцатого? А должен был позвонить в одиннадцать, да. Извини. Ну представь, что сейчас одиннадцать утра… Ладно, проехали. Извини меня, пожалуйста. Так что у тебя с метроулицей? Да. Да. Колоссально!.. Навигация световая? Это надо обсудить…

— А почему ты велел сказать — сто двадцать пять? — спросила Шули внутри головы.

Потому что ровно столько он тратит в месяц на эскорт-услуги. Это был контрольный в голову для его совести.

— На охранника? И что?

Потом объясню. Он закончил, едем дальше.

— Да. Прошу прощения. Значит, сто двадцать пять. Знаете, я думаю, эту проблему мы с вами сейчас решим. Но чтобы все было серьезно — я хотел бы получить от вас в подарок рисунок. Обменяемся подарками.

Хочет проверить, что ты та самая Шули, которая участвовала в конкурсе и финале. Давай.

— Что для вас нарисовать? — Шули вытащила из-за пазухи свернутый планшет.

— Что-нибудь из своей жизни, — весело сказал Иноземцев. — Но только что-нибудь хорошее, лады? Не крысу!

— Крыса вообще-то была ничего, она не виновата, что подохла. Но ладно.

…Девица давно ушла, и дела не ждали, а Роман Иноземцев все рассматривал рисунок на экране. Женщина сидит на полу, у решетки древнего какого-то кондиционера. Печальный античный профиль. Голова покрыта платком смирения, коленки голые. Держит двумя пальцами ампулу с розой… Он закрыл рисунок, перевел взгляд на панорамное окно, на город вдалеке — голубоватый, едва видимый сквозь купол, нереально прекрасный.

Это движение, когда она крутанула стило, как ножичек, через средний палец, и открылось меню каллиграфии. И щелчок указательным пальцем — перед тем как пальцем же наносить желтую тонировку. Так делал только один человек, больше никто этих чит-кодов не знал. Собственно, разработчики их и добавили в десятую версию по его просьбе. И этого человека давно не было в живых.