Дэвид Линдсей - Путешествие к Арктуру [litres]

Некоторое время он следил за представлением с болезненным интересом.

– Это ужасный обмен ролями, Тайдомин.

– Очевидно, ты испытываешь отвращение, – сказала она, подавляя зевок. – Но дело в том, что ты раб слов. Если назвать это растение животным, его занятие покажется тебе вполне естественным и приятным. И почему бы не назвать его животным?

– Я уже понял, что, пока нахожусь в Ифдоун Марест, мне придется выслушивать подобные разговоры.

Около часа они шли в молчании. Небо затянули облака. Легкая дымка начала окутывать ландшафт, солнце превратилось в огромный алый диск, на который можно было смотреть не моргая. Задул промозглый, влажный ветер. Некоторое время спустя стемнело, солнце скрылось, и, посмотрев сперва на свою спутницу, а затем на самого себя, Маскалл заметил, что их кожа и одежда покрылись зеленой изморозью.

Земля окончательно стала цельной. В полумиле от них на фоне темного тумана медленно и грациозно покачивался туда-сюда лес высоких кружащихся водяных вихрей. Зеленые и светящиеся, они наводили ужас. Тайдомин объяснила, что это вовсе не водяные вихри, а подвижные колонны молний.

– Значит, они опасны?

– Так мы полагаем, – ответила она, внимательно глядя на них.

– Судя по всему, у того, кто в них разгуливает, иное мнение.

Среди колонн молний, окруженный ими со всех сторон, шел медленной, спокойной, уравновешенной походкой человек, спиной к Маскаллу и Тайдомин. Было в его облике что-то необычное, его силуэт казался слишком четким, цельным и настоящим.

– Если это опасно, нужно его предупредить, – сказал Маскалл.

– Тот, кто всегда жаждет учить, ничему не научится сам, – холодно возразила Тайдомин. Она удержала Маскалла рукой и продолжила смотреть.

Основание одной из колонн коснулось человека. Тот не пострадал, но резко развернулся, словно впервые заметил близость этих смертоносных танцоров. Потом он выпрямился в полный рост и поднял обе руки над головой, как ныряльщик. Казалось, он обращается к колоннам.

На глазах у Маскалла и Тайдомин электрические столбы разрядились с чередой громких взрывов. Незнакомец, целый и невредимый, опустил руки. В следующее мгновение он заметил двух путников и остался на месте, дожидаясь, пока они подойдут. По мере их приближения графическая четкость его фигуры все больше бросалась в глаза; его тело словно состояло из некой субстанции, которая была тяжелее и плотнее твердого вещества.

Тайдомин выглядела озадаченной.

– Должно быть, он из Сэнта. Никогда прежде я не встречала никого подобного ему. Это великий день для меня.

– Очевидно, он важная персона, – пробормотал Маскалл.

Они подошли к незнакомцу. Тот был высок, силен и бородат, одет в кожаную рубашку и штаны. Поскольку он повернулся спиной к ветру, зеленая корка на его лице и конечностях превратилась в исходившую паром жидкость, сквозь которую виднелся природный, бледно-серый цвет его кожи. Третьей руки у него не было. Его лицо было жестким и хмурым, выдающийся подбородок заставлял бороду торчать вперед. На лбу мужчины располагались две плоские мембраны, напоминавшие рудиментарные глаза, но сорб отсутствовал. Эти мембраны ничего не выражали, однако неким странным образом придавали решительности суровым глазам под ними. Когда взгляд незнакомца упал на Маскалла, тому показалось, будто его мозг тщательно изучают. Мужчина был средних лет.

Четкость его физического тела намного превосходила четкость природных проявлений: рядом с ним все объекты казались смутными и размытыми. Тайдомин внезапно стала призрачным, ничего не значащим наброском, и Маскалл догадался, что сам выглядит не лучше. Странный живительный огонь побежал по его венам.

Он повернулся к женщине.

– Если этот человек направляется в Сэнт, я пойду с ним. Теперь мы можем расстаться. Без сомнения, ты давно этого хочешь.

– Пусть Тайдомин пойдет с нами.

Слова были произнесены на грубом, чужом языке, однако Маскалл понял их, словно незнакомец говорил по-английски.

– Ты знаешь мое имя – и знаешь, какого я пола, – тихо сказала Тайдомин. – Для меня войти в Сэнт равносильно смерти.

– Это старый закон. Я носитель нового закона.

– Так ли это? И примут ли его?

– Старая кожа трескается, под ней неспешно формируется новая. Момент смены настал.

Собралась буря. Зеленый снег обрушился на поглощенных беседой путников, стало очень холодно. Они этого не заметили.

– Как твое имя? – спросил Маскалл с колотящимся сердцем.

– Мое имя, Маскалл, Спейдвил. Ты, преодолевший темный космический океан, станешь моим первым свидетелем и последователем. Ты, Тайдомин, дочь презренного пола, станешь вторым.

– Новый закон? Но что это?

– Какой прок слушать ушами, пока не увидели глаза? Вы оба, идите ко мне!

Тайдомин без колебаний подчинилась. Спейдвил прижал ладонь к ее сорбу, закрыл глаза и простоял так несколько минут. Когда он убрал руку, Маскалл увидел, что сорб превратился в две мембраны, как у самого Спейдвила.

Тайдомин выглядела потрясенной. Некоторое время она молча оглядывалась, по-видимому, проверяя новые способности. Затем у нее из глаз потекли слезы, она схватила Спейдвила за руку и, наклонившись, принялась торопливо целовать ее.

– Мое прошлое было скверным, – сказала она. – Многие претерпели от меня зло, и никто – добро. Я убивала и совершала множество других прегрешений. Но теперь я могу отбросить все это и рассмеяться. Теперь ничто не может ранить меня. О, Маскалл, мы с тобой были глупцами!

– Ты не раскаиваешься в своих преступлениях? – спросил Маскалл.

– Ни к чему ворошить прошлое, – сказал Спейдвил. – Его не изменить. Только будущее принадлежит нам. Оно начинается, свежее и незапятнанное, с этой самой минуты. Почему ты медлишь, Маскалл? Ты боишься?

– Как называются эти органы и какова их функция?

– Это пробы, ворота в новый мир.

Больше не теряя времени даром, Маскалл позволил Спейдвилу закрыть его сорб.

Пока железная рука прижималась к его лбу, в голову Маскаллу тихо проник новый закон, подобно спокойному потоку чистой воды, который прежде сдерживала его воля. Закон был долгом.

Маскалл обнаружил, что новые органы не обладали собственной функцией, а лишь усиливали и меняли другие его чувства. Когда он пользовался глазами, ушами или ноздрями, перед ним представали те же объекты, но судил он о них иначе. Прежде все внешние вещи существовали для него; теперь он существовал для них. В соответствии с тем, служили ли они его цели и были ли в гармонии с его натурой или наоборот, вещи эти казались приятными либо болезненными. Слова «удовольствие» и «боль» просто утратили смысл.

Его спутники наблюдали за ним, пока он знакомился со своим новым ментальным мироощущением. Он улыбнулся им.