Джек Вэнс - Парусник № 25 и другие рассказы

«Прежде всего, – начал Генри Белт, расплывшись в редкозубой ухмылке, – объяснимся начистоту. Я не хочу вам нравиться. Если я вам понравлюсь, вы будете удивлены и разочарованы. Потому что это будет означать, что я не заставил вас выложиться до конца».

Откинувшись на спинку стула, Белт разглядывал молчаливых кадетов: «Вы слышали обо мне всевозможные истории. Почему меня еще не выгнали в шею? Неисправимого, опасного наглеца Генри Белта? Пьяницу Генри Белта? Последнее, впрочем – клевета; я никогда в жизни не напивался. Почему меня терпят? По одной простой причине: в силу необходимости. Никто другой не хочет взять на себя мои обязанности. Только такой человек, как Генри Белт, может такое вытерпеть: проводить год за годом в космосе и не видеть при этом никого, кроме полудюжины круглолицых желторотых юнцов. Он с ними улетает, он с ними возвращается. Не со всеми – и не все, кто вернулся, стали астронавтами. Но все они переходят на другую сторону улицы, как только замечают Генри Белта. Стоит кому-нибудь упомянуть Генри Белта в разговоре, они бледнеют или краснеют. Никто не улыбается. Кое-кто из них занимает теперь высокие посты. Они могли бы вышвырнуть меня в любой момент. Спросите их, почему они этого не делают. Они скажут: Генри Белт – кошмарный, злобный тиран. Безжалостный, как топор, капризный, как женщина. Но полет под командованием Генри Белта сдувает пену с кружки пива. Он многих сломал и нескольких убил, но выжившие с гордостью заявляют: «Я прошел подготовку под руководством Белта!»

Поговаривают также, что Генри Белту сопутствует удача. Не обращайте внимания на эту болтовню. Любой удаче приходит конец. Вы будете моим тринадцатым классом, а тринадцать – несчастливое число. Я уже летал с семьюдесятью двумя недорослями вроде вас и вернулся – двенадцать раз. Отчасти благодаря самому себе, отчасти благодаря удаче. В среднем полет продолжается два года. Как человек может выдержать двенадцать таких полетов? Это может выдержать только один человек: Генри Белт. Я провел в космосе больше времени, чем любой из ныне живущих людей, и могу поведать вам секрет: этот полет будет моим последним. Я начинаю просыпаться по ночам – мне снятся странные сны. Как только ваш класс пройдет подготовку, я уволюсь. Надеюсь, ребята, что вы не суеверны. Женщина с белыми глазами предсказала мне, что я умру в космосе. Она предсказывала и другие вещи – причем все ее предсказания сбылись. Кто знает? Если я вернусь живым из этого последнего полета, я куплю себе сельский коттедж и буду выращивать розы». Генри Белт устроился на стуле поудобнее, разглядывая слушателей с иронической безмятежностью. Ближайший к нему кадет уловил запах перегара и пригляделся повнимательнее: возможно ли, чтобы Генри Белт даже сегодня был пьян?

Белт продолжал: «Мы успеем хорошо познакомиться. И каждый из вас будет спрашивать себя: на чем основаны мои рекомендации? Объективный, справедливый ли я человек? Способен ли я забыть о личной неприязни? Разумеется, друзьями мы не станем. Что ж, моя система такова: я делаю записи в красной записной книжке. Прежде всего составлю список ваших имен. Как вас зовут, сударь?»

«Кадет Льюис Линч, сэр!»

«Вас?»

«Эдвард Калпеппер, сэр».

«Маркус Верона. сэр».

«Видаль Веске, сэр».

«Марвин Макграф, сэр».

«Барри Острендер, сэр».

«Клайд фон Глюк, сэр».

«Джозеф Саттон, сэр».

Генри Белт записал каждое из имен в красную записную книжку: «Система такова. Как только кто-нибудь из вас делает что-нибудь, что вызывает у меня раздражение, я помечаю минусом страничку с его именем. В конце полета я подсчитываю минусы, добавляя там и сям еще несколько закорючек для острастки – и руководствуюсь этими пометками. По-моему, такой метод предельно ясен и понятен. Что меня раздражает? Тот, кто слишком много болтает, получает минус. Хмурый и молчаливый кадет тоже получает минус. Ленивый халтурщик, уклоняющийся от грязной работы: минус. Слишком усердный, вечно путающийся под ногами кадет: минус. Подхалимство: минус. Дерзость: минус. Привычка напевать или насвистывать: минус. Вялый, скучный, нудный кадет: минус. Как видите, меня раздражает все на свете. Могу заранее дать совет, который позволит не получать слишком много минусов: не сплетничайте. Мне привелось бывать на кораблях, где от злословия проходу не было – если бы сплетни можно было выбрасывать за корму, этим кораблям не понадобились бы двигатели. Я обожаю подслушивать чужие разговоры. Я все слышу. И мне не нравятся сплетни – особенно когда сплетничают обо мне. Я очень чувствительный человек и, как только мне кажется, что меня обидели, сразу открываю красную записную книжку». Генри Белт снова откинулся на спинку стула: «Есть вопросы?»

Никто ничего не сказал.

Генри Белт кивнул: «Предусмотрительно с вашей стороны. Лучше не демонстрировать невежество с первого дня. Предоставлю вам кое-какие сведения. Во-первых, носите такую одежду, какая вам по душе. Я не люблю униформы. Никогда не ношу униформу. Никогда не надевал униформу. Во-вторых, если у вас есть какое-нибудь вероисповедание, держите его при себе. Я не люблю религию. Никогда не любил никакие религии. Отвечаю на вопрос, только что возникший в голове у каждого из вас: нет, я не считаю себя господом богом. Но вы можете считать меня господом богом, если это вас устраивает. А этот блокнот, – Белт приподнял красную записную книжку, – можете считать синкретическим компендиумом заповедей господних. Очень хорошо. Есть вопросы?»

«Вопрос, сэр!» – отозвался Калпеппер.

«Говорите, кадет».

«Есть какие-либо возражения против употребления спиртных напитков на борту корабля, сэр?»

«Брать с собой спиртное кадетам запрещено, разумеется. Должен заметить, однако, что на борту так или иначе должен быть запас питьевой воды, а имеющиеся в наличии органические вещества могут быть подвергнуты переработке. Бутылки, к сожалению, слишком много весят».

«Понятно, сэр».

Генри Белт поднялся на ноги: «Последнее напутствие. Кажется, я забыл упомянуть о том, что у меня на корабле поддерживается строгая дисциплина. Каждый мой приказ подлежит немедленному и неукоснительному исполнению. Если я прикажу играть в чехарду, вы должны тут же выстроиться друг за другом и начать прыгать друг через друга. Если я прикажу встать на голову, передо мной должны появиться шестнадцать вытянутых вверх ног. Возможно, вам покажется, что мои команды бессмысленны или непоследовательны. Кое-кому так казалось. После десятого полета несколько кадетов утверждали, что я предъявлял к ним непомерные требования. Не знаю, где вы могли бы их найти, чтобы выслушать их жалобы: их всех давно выписали из госпиталя. Теперь мы понимаем друг друга. Точнее, вы понимаете меня, потому что нет никакой необходимости в том, чтобы я понимал вас. Это опасная работа, само собой. Не могу гарантировать вам безопасность. Никаких гарантий. Тем более, что нам выделили старый 25-й парусник, которому давно пора на свалку. Вас тут восемь человек. В полет отправятся шестеро. Я извещу вас об окончательном составе экипажа до конца недели. Еще какие-нибудь вопросы?… Нет? Ну и хорошо. До скорого!» Слегка покачиваясь на ходу, Белт спустился с возвышения, и Калпеппер снова уловил запашок перегара. Прихрамывая на тонких кривых ногах – так, будто он испытывал боль на каждом шагу – Генри Белт вышел в коридор.