Владимир Ильин - Сокамерник

Вот гад — издевается! В КоТе все знают, что вооруженные ограбления — моя преступная специальность. И я тоже убивал хозяев квартир. Чтобы, значит, свидетелей не оставлять. Дурак был в молодости, боевиков насмотрелся. А попался так глупо, что самому до сих пор стыдно… Но всё это уже осталось в прошлом, и я не хочу ничего вспоминать.

— Во-вторых, — продолжал неумолимым голосом Кэп, — сейчас только вы являетесь кандидатом на освобождение, следовательно, и работа эта может быть поручена только вам. Как вам известно, через год с небольшим я должен буду сдать дела своему преемнику, и мне не хотелось бы оставлять за собой задолженность. Еще вопросы имеются?

Я растерянно молчал. В голове не укладывалось, как я буду обрабатывать юное криминальное дарование, которое, скорее всего, — с огромнейшим гонором и мнением о себе не меньше, как о пупе земли. Ну, Кэп, ну, сволочь!.. Спасибо тебе, удружил так удружил на прощание!.. Ясен пень, что и отказаться от его грёбаного задания нельзя. Накинет еще пару годков, за ним не заржавеет. А мне эти дополнительные годы будут равносильны смертному приговору. Даже если я и выживу, то превращусь в ходячую развалину, и тогда не видать мне больше Земли, как свое анальное отверстие. В силу медицинских противопоказаний. Раздавит меня тогда сила тяжести не хуже штамповочного пресса.

— Когда… — севшим голосом просипел, наконец, я. — Когда прикажете начинать работу?

Кэп милосердно улыбнулся.

— Не бойтесь, Эдуард Валерьевич, — почти пропел он. — Не сей момент. Завтра. А остаток этого дня, раз уж вы все равно почему-то не пошли сегодня в цех, посвятите изучению личного дела вашего будущего сокамерника.

Он открыл сейф, стоявший позади него, достал оттуда толстую папку и запустил ее по воздуху в моем направлении. Видно, за полтора года пребывания на орбите ему еще не наскучило баловаться с невесомостью.

— Здесь всё, чем мы располагаем, — пояснил Пресняков. — Всё прочее вы можете выяснить… э-э… в процессе вашей работы.

— Да это ж целая «Война и мир»! — ужаснулся я, бегло листая дело.

— Поверьте, Эдуард Валерьевич: ваше досье еще толще, — усмехнулся Кэп.

На следующий день выводить меня на работу явился уже не Митрич, а Хрен. «Дубан» [3] Дубан — контролер, надзиратель (жарг.) . этот заслужил свое «погоняло» тем, что в своей речи постоянно упоминал одно и то же огородное растение.

— Ну, ни хрена себе! — изумился он, выслушав мою краткую речь о том, что ни на какую работу я больше не пойду, что видал я ее в гробу вместе со всей администрацией и что пахать, как папа Карло, за бесплатно могут только врожденные идиоты. — Ты что, Пицца, совсем охренел под конец отсидки? Тебе ж до воли осталось — рукой подать, так какого хрена ты себя заживо хоронишь?! Ты ж, на хрен, через два месяца на Земле, как все нормальные люди, гулять будешь!..

Я кратко, но доступно объяснил ему, где я видал и Землю, и всех нормальных людей.

Хрен ошарашенно почесал в затылке и пожал плечами.

— Похоже, приятель, ты сегодня спал вверх тормашками, — сообщил он. — Вот у тебя вся моча в башку-то и переместилась!

Но я сделал вид, что не слышу его.

Хрен ушел, но через полчаса вернулся.

— Пошли, на хрен! — сказал он мне. — Кэп тебе будет вправлять мозги…

Разумеется, мозги мне вправить «не удалось» даже Кэпу (на самом деле, мы занимались с ним уточнением деталей моей «дембельской работы»), и еще через полчаса все тот же Хрен сопровождал меня к «новому месту жительства».

Перед самой дверью камеры Отказника Хрен сделал последнюю попытку вразумить меня.

— Сдается мне, Пицца, — сказал он, разглядывая меня с таким искренним сожалением, словно я обманул его лучшие надежды, — хреново ты поступаешь. И вообще, на хрена тебе это понадобилось?

— Если честно, — сказал я в лицо своему воспитателю, — то надоела мне, на хрен, такая моя хреновая жизнь, когда всякие хрены пудрят мне мозги всякой хренью. Понятно?

Несколько мгновений Хрен ошалело глядел на меня в упор, потом по его кирпичной физиономии пробежала тень какой-то эмоции.

— Ну и хрен с тобой! — просипел он. — Загибайся на пару с этим недоноском!

Створки входного люка разошлись в стороны, и я вплыл внутрь камеры, словно водолаз, исследующий трюм давным-давно затонувшего корабля. Мне даже показалось, что сверху на меня давит чудовищная масса воды, способная раздавить человека в кровавую лепешку.

Вплоть до последней минуты я ломал голову над тем, чт? я прежде всего скажу этому юнцу, который возомнил себя героем, бросившим вызов всей уголовно-исправительной системе Земли. И вообще, кем мне предстать перед ним? Наглым отморозком, в котором не осталось ничего человеческого, чтобы парня пугала сама мысль остаться со мной наедине? Опытным «паханом», по-отцовски пытающимся научить уму-разуму заблудшего сотоварища? Коварным змеем-искусителем, соблазняющим строптивого отрока прелестями жизни в КоТе, которыми наслаждаются все трудяги?

Однако в конце концов я склонился к другому варианту.

По своему печальному жизненному опыту (в том числе и почерпнутому уже в стенах орбитальной тюрьмы) знаю: хуже нет, если ты пошел на принцип, а кто-то пытается доказать, что все твои принципы ни хрена не ст?ят, а сам ты — дубина, не желающая понимать вещи, очевидные даже для младенца.

В таких случаях бывает гораздо эффективнее подыгрывать зарвавшемуся — но с перебором, утрируя, чтобы в конце концов он, либо из чувства внутреннего протеста, либо осознав свою собственную глупость, отказался от тех идеалов, которые еще недавно защищал с пеной у рта.

Собственно, эту линию я уже начал проводить еще в своей камере, и разговор с Хреном послужил своеобразной репетицией моей будущей роли.

Поэтому, вплыв в камеру Отказника, я бодро бросил:

— Здор?во, братан! Наконец-то в этом болоте нашелся хоть один настоящий кореш, который не скурвился на потеху ментовке! А я уж начал думать, что я один остался при понятиях!.. Ну что, давай обнюхаемся, сокамерник? Кликуха моя — Пицца, может, слыхал? Статья сто восьмая, часть третья. Убийства, грабежи в особо крупных размерах… Домушник-мокрушник, в общем… А ты кто будешь?

Однако моя речуга не нашла отклика со стороны обитателя камеры. Казалось, он вообще не слышал, что я сказал. И будто бы даже не видел, что в окружающем его пространстве произошли существенные изменения в виде моей персоны. Он висел неподвижно спиной ко мне, растопырив свои руки и ноги, как лягушка, которую загипнотизировали, проведя по брюшку тупой стороной скальпеля.

Я почему-то ожидал, что придется иметь дело с тщедушным сопливым мальчишкой, обозленным на весь мир. Однако комплекция у парня оказалась вполне нормальной, рост — не меньше метра восьмидесяти, вот только тощим он был, как обглоданная куриная косточка. И это понятно — на усеченной пайке, которая полагается отказникам, разжиреть сложно.