Вацлав Кайдош - Барьер

– Не видел. Но мук моих это не уменьшило… На стенах знаки-призраки появлялись… пытались искушать…

– Именно это меня и интересует. Эти стены могли быть попросту большим экраном, наподобие того, который установлен здесь, в зале. Что это были за знаки?

– Разные. Круги, треугольники, зигзаги… улитки какие-то дивные… Но это вначале… Потом были картины…

Словно бы среди неба черного был я подвешен… Горы какие-то, долины… А чаще всего дивы адские, желтые и красные… на пламя похожие. Чудовища мерзкие… красные, желтые, иногда коричневые и черные… Стопалые лапы ко мне протягивающие… Страшные картины! Воистину адские. Но я молился и крестом святым защищался… тогда они исчезали.

– И часто возвращались эти видения?

– Нет, господин. Сила молитвы и имени божьего велика. Им пришлось оставить меня в покое.

– Значит, эти изображения появлялись только вначале?

– Да, господин. Только вначале. Потом, когда я начал чертить на стенах знаки муки господней, они уже больше не появлялись.

– Чем ты чертил кресты?

– Крестом своим. А то и просто перстом… И стоило мне начертать один крест, как тут же появлялось множество таких же.

– Интересно. А ты не пытался чертить надписей?

– Пытался, господин! – подтвердил Мюнх живо. – Имя спасителя нашего Иисуса Христа и Божьей матери. И те надписи тоже они повторяли. Даже потом… когда я уже писать перестал.

– Ты думаешь, дьяволы могли чертить знаки креста и имя Христово?

– То могли быть знаки, господом данные.

– А если это были не посланцы ада, а существа из другого, неизвестного нам мира, прибывшие на Землю в странном корабле, который ты называешь грибом? Может быть, не зная человеческого языка, они пытались вступить с тобою в контакт и для этого повторяли знаки, которые чертил ты?

– А она тоже так думает?

– Кто?

– Кама Дарецкая.

Балич почувствовал, как в нем закипает злость: когда же, наконец, этот человек научится мыслить самостоятельно?

– Не знаю, что думает Кама, – ответил он, пожимая плечами. – Если хочешь, спроси у нее сам.

– Я спрошу, господин… как только она вернется.

– А если она подтвердит мои предположения, то ты готов будешь поверить, что так оно и было?

– Да. Готов.

– Ты так высоко ценишь ее мудрость?

– Не только мудрость, господин. Она святая!

Ром невольно прыснул. Правда, тут же взял себя в руки, но было уже поздно.

– Смеешься, господин? – прошептал Мюнх с обидой в голосе. – Почему ты смеешься?

– Нет, ничего. Ничего. – Балич пытался замять инцидент.

– Скажи, почему? – все настойчивее напирал монах. В

его глазах появились злые искорки.

– Так… случайно.

– Не понимаю. Скажи, почему?

Ром понимал, что чем дальше он будет оттягивать ответ, тем труднее ему придется. Собственно, у него не было нужды лгать. Ведь Кама сама просила, чтобы он помог ей противодействовать зарождавшейся у этого человека страсти.

– Ты спрашиваешь, почему я смеялся? – начал Балич риторическим вопросом, чтобы выиграть время.

– Да. Почему?

– Совершенно непреднамеренно. Случайно. Поверь, я не хотел тебя обидеть. Когда ты сказал, что Кама святая… я сразу же подумал: как бы она реагировала на такое заявление.

– Но почему ты смеялся?

Уклониться от прямого ответа было невозможно.

– Я не представляю себе Каму в роли святой, – сказал

Балич, одновременно понимая, что, давая такой ответ, он как бы прыгает в темноту.

– Почему? – голос Мюнха прозвучал холодно, враждебно.

– Святая – это особа серьезная, достойная, полная благородства, сторонящаяся земных радостей.

– А Кама? Она такая!

– Не совсем. Ты знаешь ее только по Институту. В

личной жизни это веселая, не гнушающаяся развлечений девушка.

– Я знаю. Когда мы однажды шли… по лесу… она бегала за бабочкой. Как ребенок. Или здесь… Она хотела научить меня танцевать. Но это забавы юности… Святой

Франциск тоже любил резвиться. Важно, чтобы… забавы не были… превыше… бога и спасения души. Смех и веселье… если они в меру, не всегда знак греха. Порой они могут служить во славу господа нашего.

– Возможно. Но Кама ничем не отличается от миллионов других девушек.

– Неправда! – гневно воскликнул Модест. – Ты лжешь!

Либо… очи твои… ослеплены!

Это уж было чересчур. Балич почувствовал непреодолимое желание одним ударом опровергнуть миф, родившийся в сознании Мюнха.

– Ты бывал с Камой в парке на Острове?

– Нет.

– Хочешь, пойдем к ней. Сейчас же. И ты сам убедишься, что она такая же, как многие другие. Ну, хочешь?

– Хочу.

VII

Мало какой город Европы мог похвастаться такими коммуникациями, какими располагал Радов, построенный почти целиком за последнее десятилетие. Надземные улицы и эстакады, соединяющие высотные здания, выполняли только вспомогательные функции, служа местом прогулок и увеселений. Основное же городское движение проходило под землей, где движущиеся дороги выполняли роль метро.

Мюнх неоднократно посещал город с Камой. Он уже не только освоился с многоцветными потоками прохожих, мчащимися по пешеходным дорожкам сквозь ярко освещенные тоннели, полные выставочных витрин и реклам, но и приобрел определенный опыт в использовании коммуникационных устройств. Ловко перескакивая с дорожки на дорожку, Балич вел монаха сквозь подземный лабиринт самым кратчайшим путем, так что уже спустя несколько минут они были у цели.

Широкий эскалатор вынес их на поверхность, и они оказались в небольшом сквере, окруженном сосновым бором. Из укрытых среди деревьев домиков то и дело высыпали группки людей: взрослые, молодежь и дети, порой целые семейства. Смеясь и что-то крича, они устремлялись в глубь лесного парка, исчезали в тенистых аллеях, разбегающихся во всех направлениях.

Ром повел Модеста по узкой, менее людной аллейке.

Перед ними шла пара: юноша полуобнимал девушку и, видимо, рассказывал ей что-то забавное, потому что она то и дело заливалась громким смехом.

Дорога то круто шла вверх, то полого опускалась. Лес поредел. Под ногами зашуршал песок.

Еще поворот, и аллейка кончилась у невысокого здания, вытянувшегося среди зелени наподобие ленты.

Паренек с девушкой скрылись за широкой двустворчатой дверью.

– Будешь купаться? – спросил молчавший все время

Балич.

– Купаться? – Мюнх вопросительно взглянул на своего проводника.

– Искупаться в такой жаркий день – одно удовольствие.

Это один из самых старых бассейнов в парке. А здесь –

душевые, – показал Балич на продолговатое здание. – А ты вообще-то умеешь плавать?

– Не умею.

– Ну, тогда пошли дальше.

Балич толкнул дверь, пропуская монаха. С узкой террасы, защищенной козырьком, открывался вид на небольшую круглую площадку. Золотистый песок широкой полосой обрамлял эллиптический бассейн, над которым, словно вытянутая рука, вздымалась башня трамплина.