Вацлав Кайдош - Барьер

– А как еще называют здесь этих «блистательно храбрых»?

– Мы еще и так говорим: храбрые и прекрасные слуги

Властелина нашего.

– А псами Драконовыми не называете? На колени не падай! Отвечай!

– Так – никогда, – покачало большой головой это странное существо. – Так мы никогда их не называем.

– И каковы эти блистательно храбрые псы?

– Они милостивы. Бывают среди них и такие, что прощают даже, если невзначай попадешься им на глаза, и не убивают за это. Когда же им надобно выполнить долг свой, то приканчивают преступников быстро.

– Каких еще преступников?

– Тех, что осмелились попасться им на глаза.

Ланселот, потрясенный, долго молчал.

– Ну, а кроме того, что милостивы… Каковы они на вид? Вроде собак? – все это он уже слышал от Галахада, но хотел услышать теперь от того, кто здесь жил.

– О, не говори так!

– Вроде тебя?

– Нет. Как можно. Они гордые, воинственные и ростом больше меня.

– И меня больше?

Провожатый Ланселота взглядом измерил фигуру рыцаря.

– Нет. Они поменьше тебя будут, господин рыцарь.

– Каким оружием воюют они с врагами «Непобедимого

Властелина»?

– Мечом, кинжалом и еще секирой.

– Копьем не пользуются?

– Копьем никогда. Они ведь, господин рыцарь, налетают скопом, копьями-то, пожалуй, мешали бы друг другу.

– Ага! Послушай, Дарк, а откуда ты знаешь, как эти псы воюют?

– Видел, господин рыцарь. Артур и оруженосец его –

вот сейчас мы придем на то место, и я покажу тебе, где они сошлись с ними. Тот король Артур, верно, храбрец. В битве тогда много псов полегло… то есть блистательных воинов.

Но оруженосца господина Артура растерзали они, это верно.

– Великая битва была?

– Очень. Дюжина целая на них двоих накинулась. –

Дарк остановился, – Взгляни, господин рыцарь, здесь дело было. Тут и помог господину Артуру Годревур.

То, что происходило в душе Ланселота, когда узнал он вот так-то, что очутился в родном краю, среди единокровных своих собратьев, навряд ли слишком уж увлечет и захватит тех, кому подавай великие страсти. Здесь сражался отец его, здесь связал он свою жизнь с Артуром, отсюда вышел против Дракона. Все это дела мужские, и особо великая чувствительность Ланселоту, право же, была неведома. Он приехал сюда затем, чтоб убить Дракона и освободить Мерлина. А то, что, по случайности, и сам здесь жил, здесь родился? Малая снежинка сие в круговерти пурги.

Но когда увидел он тихое озеро, окруженное буковыми деревьями, озеро, на чьем берегу когда-то, в давние времена, стоял их домик, когда увидел ту воду, которой захлебнулась его мать… Смерть мужчины перенести почти что легко, мужчина и рождается ведь для битв, а битва и смерть – родимые сестры. Но смерть матери, Вивианы…

Он не обронил ни единого слова, молчал и Дарк, видно, почуяв что-то недоброе… А меж тем и самый великий миг его жизни не пробудил в Ланселоте такой глубины чувства и такого ожесточения, как на этой лужайке, на берегу этого озера, когда он вовсе ничего не делал, только стоял и смотрел. То была минута, когда молодой Ланселот стал мужчиной, то была минута, решившая жизнь его, воззвавшая к нему: «Отсюда тебе нельзя отступить!» Тогда-то и осознал до конца он, что здесь можно только победить или умереть. «Я еще вернусь к тебе, Вивиана!»

Здесь же случилась с Ланселотом еще одна важная вещь: он освободился от боевой лихорадки, стал ветераном

– слово, правда, не слишком удачное – и профессиональным бойцом. Боевая лихорадка и в самом деле вещь плохая, она овладевает подчас человеком не только в бою, но и в любой иной борьбе. Если бы понадобилось ее разобрать юности в назидание, я, пожалуй, сказал бы так: одна ее часть – ярость мщения, граничащая с безумием, другая –

непомерное благодушие и самоуверенность, третья же –

необдуманность. Тот, кого ни разу еще не охватывала сия лихорадка, не способен понять ни сущности ее, ни воздействия. Человек видит все в тумане – должно быть, потому, что глаза его наливаются кровью, – тело теряет чувствительность, не ощущает боли от ударов и уколов, мускульная же сила и выдержка – пусть лишь на короткое время – неслыханно возрастают. Но зато человек начисто теряет при том осмотрительность, способность взвешивать, видеть положение, молниеносно и разумно мыслить. Словом… нет в этом состоянии ничего хорошего, и мы можем только радоваться, что Ланселот избавился от него. Ибо освобождение от воинственной лихорадки не уныние и притупленность порождает, но твердость и несгибаемую волю.

Вот таким и вступил Ланселот в жалкую лачугу Дарка.

Итак, Ланселот узнал, что отец его родом отсюда. Но факт этот – как я уже говорил – в помыслах его никаких изменений не произвел, ведь он с отроческих лет готовился воскресить Мерлина, тюремщика же его убить. Рыцарь сей был весьма удачлив, ибо, не зная отца своего, не узнал он и разочарования и неизбежной почти ссоры отцов и детей.

Для Ланселота Годревур остался Годревуром, храбрецом, которому следует подражать, а если хватит сил, превзойти.

Но вот Дарк показал рыцарю тихое сверкающее озеро, и зрелище это сжало ему горло, словно тисками. Правда, что

Ланселота – коего мы взялись рассмотреть в меру наших сил – вело в помыслах его честолюбие, любовь Артура и сознание своей призванности, однако картина будет неполной, если мы не наложим на холст еще одну краску.

Ланселот стремился к полному самоосуществлению . И для исполнения грандиозного этого замысла ему необходим был воскресший Мерлин, побежденный Дракон – даже

Гиневра! Ради этого-то – отче и боже мой, не покарай за гордыню отрока сего с пылкой головою! – ради этого и расправился он со всем рыцарством Артуровым; рыцари же, полагая, будто Ланселот против них воюет, не заметили, что они – лишь средство в железном кулаке Судьбы и

Ланселота.

– Видишь, господин рыцарь? Вот это и есть мой дом.

Дарк указал на какую-то яму, Ланселот, низко наклонившись, вошел в выкопанную в земле нору. И задохнулся от темноты, вони и дыма.

– Ты живешь здесь, Дарк?

– Не только я, господин рыцарь. Здесь и моя семья живет.

С земляной приступочки поднялась молодая женщина и низко склонилась перед вооруженным мужчиной.

– Будь благословен, господин мой, и, кто бы ты ни был, но если пришел с моим мужем, мы разделим с тобой все, что имеем.

Ланселот поклонился еще ниже.

– Будь благословенна и ты, женщина. Мне ничего не нужно, только вот отдохнуть бы немного да, если можно, поесть.

– Отдохнуть у нас можно, господин рыцарь, а поесть –

нельзя. Нет у нас ничего, что бы в пищу годилось.

В этот миг между ногами их метнулась крыса, и Ланселот придушил ее кованым каблуком сапога.

– Выбросьте ее!