Вацлав Кайдош - Барьер

бросились к своим лошадям, вскочили в седла и ускакали, пренебрегши как возможностью сразиться, так и надеждою отомстить.

– Господин мой! – крикнул Дарк откуда-то из тьмы; он приближался, шумно ступая, и наконец вышел на свет. –

Господин рыцарь! Я уже смею… нет, ты послушай! Я уже смею спрашивать, слышишь?!

– Слышу, – отозвался медленно отъезжавший и уже погружавшийся во тьму Ланселот. – Что ты хочешь спросить?

– Погоди! Не уезжай еще! О, ведь я уже смею задать вопрос! Кто ты, господин рыцарь?!

– Мое имя Ланселот. Я сын той Вивианы, которую бросили в озеро… Я вернулся, чтобы отомстить за нее.

В описаниях драк и потоками льющейся крови лишь те находят усладу, кто никогда этого не испытал . Опыт жизни подсказывает мне, что настоящий человек, чем чаще вынужден прибегать к оружию, тем с меньшей охотой это делает и вовсе не рад, когда иного выхода не остается. Мне, по склонностям моим, более всего хотелось бы на этом месте хроники поставить точку, ибо, описывая то, что за сим последовало – то есть последует, – Я принужден буду то и дело употреблять выражения вроде «и он пустил ему кровь», «он убил его», «он его изничтожил», хотя подобные слова мутят мне душу и оскорбляют мой вкус. Но вкус и истина – две разные вещи, и, уж если приходится выбирать из них что-то одно, я без сомненья выбрал бы факты, истину, и ни в коем случае – вкус. Ибо вкус нередко выворачивает наизнанку и весьма порядочных с виду людей, которые, предпочтя безжалостной оголенности истины тепленькую уютность вкуса, неизбежно и закономерно становятся лгунами. И, что самое опасное, лгут не только другим, но даже себе. Пожалуй, себе прежде всего. И тем теряют кого-то того, кем были.

Эти несколько слов предпослал я дальнейшему, дабы пояснить: повествование о приключениях и битвах Ланселота было мне в радость, так как до сих пор, насколько могу я судить, было в жизни его немало привлекательного и немало побед – иными словами, и вкусу и истине все в ней отвечало. Однако же с той минуты, как Ланселот, подчиняясь склонности своей и призванию, не только признал врагов врагами, но сам разыскал их, натравил на себя и вызвал на бой, история эта становится мрачной, ибо не ведает она ни упоительного победного завершенья, ни конечного счастья и прочего в этом роде, ибо даже самый верный Ланселотов товарищ – его долгогривый скакун –

испытает невзгоды плена, будет брести по колено в крови и грязи, нередко вовсе меж тем забывая, как весело подталкивал некогда спину безмятежно шагавшего перед ним

Ланселота, как дрался за него и с ним вместе и как бывал счастлив, когда Ланселот, успокаивая, клал руку свою ему на холку. Судьба Ланселота стала горько-суровой, и хотя это закалило его характер, но развеяло радость жизни. Вот почему, озорное жизнелюбие утерявши, он вел свои последние битвы с угрюмой и несокрушимой силой, а поскольку и в мыслях не имел заботиться о вкусе и чувствах, то считанные те существа, что оставались с ним в этот период его жизни, тоже стали печальны, хотя – в похвалу ли, в укор ли мои слова Ланселоту, – словно безумцы, держались с ним до конца.

Увы, я опять лишь умножаю слова вместо точного описания событий, но делал я это, да послужит сие мне в оправдание, не в интересах Ланселота, а ради истинности самой истории.

Памятуя о преступлениях и зверствах Дракона, нельзя сказать, будто Ланселот слишком был жесток или кровожаден. Его то грех больше. Заслуживающим всяческого порицания образом рыцарь перенял стиль Дракона: у него хватило бесстыдства послать вызов «Непобедимому Властелину», отправляя ему не рыцарскую свою перчатку, а труп его убитого приспешника, – и Дракон, конечно, не мог проглотить такое. Признаюсь: волнение охватывает меня, когда готовлюсь я описать личную встречу Дракона и

Ланселота, ибо сошлись здесь два могучих, во всем противоположных и тем не менее схожих характера, а подобное сопряжение рождает лишь молнии. Однако ж и события, непосредственно сей встрече предшествовавшие, не должны быть опущены.

Дарк, кому дерзкое геройство Ланселота медленно, но неудержимо возвращало память о том, что и он – человек, толь одушевился, что попросился к нему в оруженосцы, готовый последовать за храбрым воителем сквозь огонь и воду, выкинуть из головы былые свои страхи и, само собой разумеется, детей и жену также. Но время, а главное скитания и последние приключения кое-чему Ланселота научили, и посему пылкие речи Дарка, клявшегося в верности, он оценил по истинному их достоинству.

– Ладно, Дарк. Сейчас я поеду дальше один, а ты отправляйся домой. Расскажи – но только тем, кому доверяешь, – что бродит в здешних краях Ланселот. Когда же я позову, спешите ко мне все скопом. Понимаешь ли, Дарк?

– Не понимаю, господин Ланселот! – покачал головой обретший себя человек, – Но будет так, как ты желаешь.

– Довольно и этого. Ступай же домой!

В беседе их заключается некая странность: Дарк в первую минуту ужасно был разочарован, однако, возвращаясь домой, с каждым шагом все больше радовался, что ему покуда не нужно идти с Ланселотом; Ланселот хотел просто избавиться от Дарка, чтобы тот не мешался у него под ногами, к тому же он полагал, что обретший себя человек уже сыграл свою роль, – он тоже не знал, что настанет час и Дарк, только что мычавший, как вол, потом робко блеявший что-то и, наконец, заговоривший ясно, ликующе,

– именно Дарк победит вместо него. Или ради него. А уж почему оно так, судить одному только спасителю нашему, если будет на то его воля.

Итак, расскажу, лишних слов не тратя: вскоре после того, как отвадил Ланселот от себя Дарка, – и дня не прошло – в отменно удобном для засады мелколесье набросились на него псы Драконовы, а было их, должно быть, с десяток; видя, что конь Ланселота сражается как сам сатана, они, тотчас распознали ему цену и губить не стали.

Дело же свое сладили проще, багром сдернули Ланселота с седла. И вот тут, первый раз в жизни (я постыдился бы писать про это и, может, не написал бы, если б окончилась стычка та не тем, чем окончилась), Ланселот бежал. Спасал жизнь свою. Бежал, показал спину врагу, потому что хоть и был меч у него в руке, да запутался наш герой в рыцарском плаще своем, от Артура полученном, мешал ему плащ – ни повернуться в нем, ни двинуться, ни удар отразить, ни пробиться, коротко говоря, рыцарство мешало рыцарю

Ланселоту, так как биться-то пришлось с бандитами. Вот и побежал он – затем, чтобы освободиться от плаща своего. А

следом за ним неслись, гогоча, псы Драконовы, виделся им весь этот цирк неким гоном охотничьим, и развевающийся плащ Ланселота и ноги его, что мелькали впереди куда как споро, их смешили донельзя. И как тут рассказать, как описать, одной только силе самих слов доверясь, что испытывал в эти минуты Ланселот! Его преследовали, и он спасался, бежал позорно, и от кованых его сапог разлетались во все стороны песок да вода из застарелых луж. А