Вацлав Кайдош - Барьер

Ланселот ухватился левой рукой за железный прут и жадно всматривался внутрь, – сказано: тот, кто сюда добраться сумел, пожалуй, и мертвого возвратить к жизни способен.

Но если я позову его, а он даже не шевельнется? Если и после того будет тихо лежать точно так же, будто ледышка, будто камень? Позвать?.. Эх! Я же не Галахад!»

– Мерлин! – крикнул он так, что огромный зал загудел.

Слышишь ли, Мерлин? Пришел Ланселот! И зовет тебя!

Проснись!

Но даже не шевельнулся Мерлин.

Приник Ланселот к решетке лицом, на коем была в тот миг вся душа его. Душа, которая, может быть, вот сейчас потерпит ужасное поражение, сейчас отправится на вечные муки.

– Да неужто ты не слышишь меня? Я здесь! Я здесь! О

старый соня, тебя позвал Ланселот. Ланселот взывает к тебе! – Кулаком в железной перчатке он с такою силой ударил по железному пруту, что прут прогнулся, – Не слышишь? Так подыхай же.

Он припал к железной решетке, и из груди его глухо вырвалось неистовое мужское рыдание.

Но на самом-то деле случилось не так. Много лет спустя после этой истории я встретился с Мерлином. Точнее –

и не в похвальбу будь сказано, – он пришел ко мне сам и рассказал обо всем, что произошло тогда и о чем Ланселот не мог знать. А случилось вот что: Мерлин все-таки пошевельнулся, и хотя рыдавший, припав к решетке, Ланселот не мог того видеть, увидел Дракон. А потому, подступив к Ланселоту сзади, так ударил его по затылку, что тот, без памяти, распростерся всем своим грузным телом неподалеку от Мерлина.

Истинно помешавшийся в уме от удара, Ланселот очнулся на соломе в темнице Дракона и, смутной мыслью объяв ужасный смысл своего поражения, вновь впал в беспамятство. Ему был нанесен жестокий удар – Мерлином, как он полагал, на самом же деле – Драконом. Сознание его помутилось, а ведь и наисильнейший мужчина обращается в беспомощного младенца, когда тело его не поддерживает душа. Неясные и смутные картины теснились за закрытыми его веками, он видел гогочущих Драконовых псов, кои, окружив клетку его, над ним насмехались, в какой-то миг промелькнул чешуйчатый лик Дракона, а потом надолго объяла все тьма.

Но теперь мы уже на месте: мы здесь, на серебряно поблескивающем прибрежном песке, в тот самый момент, когда обманутый, побитый, униженный Ланселот просыпается, и позади него мощными, спокойными волнами дышит море, и медленно подымается солнце, а перед ним –

все тот же Дракон.

Едва сознание вполне воротилось к нему, едва увидел он, где находится, и ощутил физическое свое бессилие, как в тот же миг обрел Ланселот – ибо к этому типу людей относился – ключ к сотворенным им глупостям. Он понял, как мог здесь оказаться, хотя и не ведал, как это случилось,

– он оказался здесь лишь потому, что было у него призвание, да только не осознал он всей ответственности, из этого происходящей, а значит, и не мог выполнить призвание свое как должно. Призванию часто сопутствуют фанатизм и роковая одержимость, а посему пристрастность – единокровная сестра его, глупость же – близкая родственница.

В эти минуты, в бреду и грязи, из глубины поражения своего Ланселот за очень короткое время уразумел много такого, чего никогда и не заметил бы, находясь на солнечной стороне жизни. Его трагедия крылась в том, что молниеносно угаданную истину постиг он поздно и, как представлялось ему, находясь в положении безнадежном.

Итак, Ланселот, пожелав умереть стоя и встретить назначенные ему удары не пряча лица своего, с трудом приподнялся, встав сперва на колени и опираясь на руки, потом, хоть и качало его, выпрямился. Он ожидал смерти и потому – кто осудил бы за слабость эту даже столь мужественного и молодого воина – прощально огляделся. Пред ним, глубоко запрятавшись среди угольно-черных скал, находилась Крепость, по сторонам же, словно морские волны, откатывались и набегали голые холмы, а за холмами, рассеянные и растоптанные, влачили свое ярмо люди, из которых родом был Ланселот. Одному из которых он обещал – как давно это было!.. да может, и не было вовсе, – что одолеет Дракона и пробудит Мерлина.

Дракон приблизился к стоявшему уже твердо на ногах

Ланселоту. Когда они повстречались в первый раз, рыцарю было все же не по себе оттого, что он впервые оказался лицом к лицу с Драконом, видел его не способные мигать глаза, плоскую, чешуйчатую лягушачью морда. Но теперь

– теперь он знал его, и, поскольку все утерял, бояться ему было нечего. Поэтому он просто стоял и ждал.

– Видишь, что натворил ты?

– Я не мог поступить иначе.

– Что ж теперь будет с тобой?

Ланселот пожал плечами.

– Теперь я умру.

– Это было бы легко. Не по-мужски, – Дракон отрицательно качнул головой. – Недостойно тебя.

– Теперь уж ничто не может быть меня достойно.

– Ланселот! – В голосе Дракона было столько почтения, что безоружный воин вскинул голову, – Ты ли говоришь это?

– Нет, – Ланселот смотрел на Дракона, его взгляд лишь изредка скользил по сторонам и совсем случайно наткнулся на псов Драконовых. А псы рычали и, столпясь за спиной своего властелина, хватались за мечи, – Я уже не

Ланселот. Мерлин не проснулся!

– Но ты-то жив! Ты жив и здоров, ты можешь все начать сначала. Вернешься домой и расскажешь правду: Мерлин спит. Ну а ты, – в голосе Дракона перекатывались камни, –

ты уже проснулся?

– Прикончите уж меня поскорее, – попросил Ланселот,

– к чему эти разговоры? О чем бы то ни было!

– А может, о том поговорим, что ты все же выбрался из моего замка, хоть и потерял коня своего, свободу и меч?

Оттуда немногие до сих пор выходили, Ланселот!

– Если бы мне довелось еще когда-нибудь чему-то дивиться или размышлять, я спросил бы только: как я попал туда?

Псы Дракона, почтительно, но готовые напасть, стояли полукругом. Небо покрыто было тучами, но постепенно светлело, и наконец появилось солнце.

– Ты без памяти упал перед гробницей Мерлина. Не хотелось мне, чтобы эта чернь, – с неописуемым презрением указал себе за спину Дракон, – видела храброго мужа в положении его недостойном. Я сам унес тебя. Ты лежал на мягкой постели, тебя поили водой, кормили мясом нанизанных на кинжал фазанов.

– Где конь мой, где мой меч?

– Если обещаешь покинуть эти владения, все получишь обратно. Знай же, как умею я миловать!

Только лишь великим страхом Дракона перед Мерлином и опаскою перед Ланселотом можно объяснить столь чудовищный его промах. Рыцарь быстро вскинул голову, и

Дракон сразу понял свою ошибку, но было уже поздно.

– А ведь ты – тот, кто никогда не просит и не дает пощады. Твои слова. За что же меня щадишь?

– Превыше всего я уважаю храбрость. Не ты оказался

Избранным, но жить, думаю, право имеешь. Будь ты действительно у меня в плену, здесь сейчас не стоял бы.