Александра Давыдова - Мю Цефея. Повод для подвига / Бремя предательства

Но если брать мейнстрим в фэнтези, то традиция «как бы религиозного» подхода, однозначного деления на добро и зло, была очень сильна. Проблемы смысла жизни решались в других жанрах. Потому «Седьмая печать» (1957) скорее развивает экзистенциальную традицию 40-х, пусть и в мифических декорациях. Если взять трилогию «Волшебник Земноморья» (1968-й — первая книга) Урсулы Ле Гуин, то работает она, фактически, с толкиеновскими допущениями и даже более узким набором образов. Просто показывает читателям немного другой ракурс. Аналогичен и «Рунный посох» (1967) М. Муркока.

Разумеется, появлялись и язвительные пародии, вроде «Судьбы Мильтона Гомрата» А. Паншина — но когда их нет?

Следующий этап русскоязычным читателям более всего известен по творчеству А. Нортон — большой цикл «Колдовской мир» начат ею в 1970-м. Моральные дилеммы остаются практически неизменными, люди остаются почти идеальными. Но фактурно проявляются элементы политики, быта, отношений в коллективах — которые заставляют героев сомневаться в своих решениях. Человек оппонирует реальному миру и в итоге побеждает. Надо просто проявить настойчивость и добро своё возьмёт. Под эту победу сконструирована вселенная, весь сеттинг «Колдовского мира»: противостояние технологизированных пришельцев-беглецов (прозрачные намеки на бежавших нацистов, пусть и без прямого отождествления) и аборигенов «с каплей эльфийской крови». Образ понятного и доброго мифа, который побеждает плохую цивилизацию, идеально укладывался в настроения 60-х, в кризис модерна.

Глен Кук с его «Приключениями Гаррета» — типичный продолжатель этой традиции уже в 80-90-х. Частный детектив с крепкими кулаками, живущий в городе с гномами, орками, богами, демонами и кентаврами — он победит в конце каждой книги и останется при своих убеждениях, но будет ему нелегко…

Однако бесконечно восхищаться такой «новой целостностью» было невозможно.

В книгах Б. Хэмбли — типичном фэнтези 80-х — уже акцентирована «тяжелая женская доля». Быт противопоставляется умилению, и вдруг выясняется, что сказка не может одержать окончательную победу.

В «Драконьей погибели» у героини проблемы на личном фронте, потому что магия и любовь тянут в разные стороны, и это противоречие невозможно разрешить через «утрату девственности», раз и навсегда прописавшись у семейного очага, как поступали волшебницы «Колдовского мира». Пафос в наивно-созерцательном виде остался в прошлом, теперь его должна оттенять ирония: «Я бы показал вам шрамы, которые остались после схватки с драконом, но они в таком месте, которое показывают только врачам». Есть намеки на гетто и погромы — но без детального описания жестокостей. В результате — нет победы «над бытом». Формируется понимание, что от семьи не убежишь, кухня не исчезает и великая магия тут бессильна. Фиксируется противоречие, которое будет с героиней, какой бы выбор она ни осуществила — и это противоречие есть то «новое целое», которое Б. Хэмбли, увы, не смогла развивать в своих последующих произведениях.

Зато подобное же неустранимое противоречие можно увидеть в «Дочери железного дракона» (1993) М. Суэнвика — героиня разрывается между своими любовями в мире магии и собственным человеческим происхождением, необходимостью скрываться. Наконец, в «Золотом ключе» (1996) очень похожа дилемма художника Сарио: есть магия живописи, которая несет людям красоту, и ей нужны служители, только вот плата за эту магию отдаёт нечистью и развращает художников властью над другими людьми.

Но разве эта дилемма должна быть единственной?

Можно сказать, что завершил создание этого «нового целого» А. Сапковский

В его книгах (первая из них — 1993-й) ирония распространяется практически на всё. От неудачных замыслов державных мужей до батистовых трусиков. Но на этом же фоне — описание зла в мире как неотъемлемого, как вполне реалистичного и натуралистичного одновременно. Оно чрезвычайно разнообразно — как по форме, так и по концентрации. По возрастному рейтингу и по уровню сказочности. Чудовища. Маньяки. Политики — «Львенок должен умереть во имя государственных интересов». Торговцы. Проблемы крестьянской морали и отчасти образа жизни: деревенские сломают ногу красивой беженке, чтобы оставить её у себя — такие вот хозяйственные.

Противоречия между магией и бытом есть, они разнообразны и болезненны — дальше некуда.

Новым целым становится мир многоликого добра и зла. Геральт, у которого абстрактное «добро» и конкретная жалость запутаны хуже Гордиевого узла, не отметает окружающий его мир, не замыкается в себе, но цинично-понимающе усмехается большей части мотиваций. Власть? Богатство? Престиж?

«Коты дерутся из-за кучи дерьма».

Его подвиги в противостоянии с людьми не слепы, а рациональны, они стали результатом осознанного выбора скептика. Тут показателен образ Койона: другого ведьмака, распропагандированного магичкой Трисс Меригольд для участия в войне. Он погиб в решающем сражении, а волшебницы рядом-то не было.

Персонажам приходится не только сталкиваться с проблемами поиска смысла жизни, но и с тем, что ответ в принципе не подходит или даже его невозможно получить.

Куда можно была расти дальше?

Этот путь нашел Дж. Мартин в «Игре престолов» (1996). Окунул читателя в кровь, желчь и фекальные воды. Страна «никогда-никогда» стала просто другой страной. Там тоже финансовый кризис государства и банкротство каждого второго феодала, почти как разорение множества банков. Магия требует платить за чудеса детскими жизнями. Судьба улыбается каждому десятому храбрецу — про остальных забывает. Солдат должен знать, что свой командир может предать его еще раньше, чем враг успеет придумать какую-то гадость.

Гламур исчез, вернее, съёжился строго до тех вещей, которые и должны воплощать гламур в условном Средневековье.

Персонажи ищут смысл жизни. Но если у Сапковского в процессе много веселой беготни, и предпосылкой схватки частенько выступает приключение героя, то у Мартина подвиги героев — вынужденные. Жизнь такая.

Герой не висит в пустоте, но по своему происхождению включен, инкорпорирован в самые разные общности — семью, страну, народ, сословие. И потому его решение — моральный выбор — оказывается включено, как самая маленькая матрешка, в ценности своих общностей: вот семья с её интересами, вот орден братьев, вот страна, вот сословие, вот просто люди — у всех свои цели. Общности эти тоже не назначены на утренней перекличке, а возникли, сформировались, у каждой своя история. Человек может за всю жизнь не выйти из образа, заданного своей корпорацией, как советник-мейстер, а может стать подобием «чужого», изнутри прогрызая оболочки свой совести — как Тирион Ланнистер.