Евгений Дрозд - Фантастика. Журнал Парус [компиляция]

Нехорошо радоваться бедам ближнего, но Лениген не смог сдержать смешка, вспомнив о вывихнутой лодыжке Торстейна. И даже стремительный селевой поток, затопивший Мэйнстрит, не испортил хорошего настроения.

Но потом Лениген вспомнил о своем сне и снова запаниковал. Он поспешил на назначенную встречу с доктором.

Приемная доктора Семпсона на этой неделе была маленькой и темной. Старый серый диван исчез; вместо него стояли два кресла в стиле Луи Пятого и висел гамак. Изношенный ковер переткался заново, а лилово-коричневый потолок был прожжен сигаретой. Но портрет Андретти оказался на обычном месте на стене, и большая бесформенная пепельница сияла чистотой.

Дверь, ведущая внутрь, открылась, и высунулась голова доктора Семпсона.

— Привет, — сказал он, — одну минутку.

Голова исчезла.

Семпсон был точен. Дела его заняли лишь три секунды по часам Ленигена. А секундой позже Лениген был распростерт на обитой кожей кушетке со свежей бумажной салфеткой под головой. А доктор Семпсон спрашивал:

— Прекрасно, Том, ну, как наши дела?

— То же самое, — ответил Том. — Только хуже.

— Сон?

Лениген кивнул.

— Давай разберем его еще раз.

— Предпочел бы этого не делать, — сказал Лениген.

— Боишься?

— И больше, чем раньше.

— Даже сейчас, здесь?

— Да. Именно сейчас.

Наступила многозначительная целительная пауза.

Затем доктор Семпсон сказал:

— Ты уже говорил, что боишься этого сна, но ты никогда не говорил мне, почему ты так боишься.

— Ну… Это прозвучит глуповато.

Лицо Семпсона оставалось серьезным, спокойным, строгим — лицо человека, который ничего не считает глупым, который физически не способен посчитать что-либо глупым. Возможно, это была маска, но Лениген находил, что маска внушает доверие.

— Хорошо, я скажу, — внезапно начал Лениген, но тут же запнулся.

— Давай, — кивнул доктор Семпсон.

— Ну, все это потому, что я верю, что когда-нибудь, каким-то образом, я сам не понимаю как…

— Да, продолжай, — сказал Семпсон.

— Да, так вот, мир из моего сновидения станет реальным миром…

Он снова запнулся, затем продолжал с напором:

— …и в один несчастный день я проснусь и обнаружу, что я в том мире. И тогда тот мир станет реальностью, а этот — всего лишь сновидением.

Он повернулся, чтобы увидеть, как безумное признание подействовало на Семпсона. Но если доктор и был поражен, он этого никак не показал. Семпсон спокойно раскурил трубку от тлевшего указательного пальца левой руки. Потом он загасил палец и сказал:

— Да. Продолжай.

— Что продолжать? Это все, дело именно в этом!

На розовато-лиловом ковре появилось пятнышко размером с четвертак. Оно потемнело, разбухло и выросло в небольшое фруктовое дерево. Семпсон сорвал один из пурпурных стручков, понюхал, положил на стол. Он посмотрел на Ленигена твердо и печально.

— Ты уже рассказывал мне про этот свой кошмарный мир, Том.

Лениген кивнул.

— Мы обсудили его, проследили истоки, раскрыли его смысл для тебя. В последние месяцы, как мне кажется, мы установили, почему тебе необходимо терзать себя этими кошмарами и ночными страхами.

Лениген с несчастным видом кивнул.

— Но ты отказываешься смотреть правде в глаза, — продолжал Семпсон. — Ты каждый раз забываешь, что мир твоих снов — это сон, только сон и ничего больше, сон, управляемый произвольными законами, которые ты сам же и создал для удовлетворения нужд своей психики.

— Хотелось бы в это верить, — сказал Лениген. — Загвоздка в том, что этот треклятый кошмарный мир странно логичен.

— Ерунда, — ответил Семпсон, — это все потому, что твоя иллюзия герметична, замкнута в себе, сама себя питает и поддерживает. Поведение человека определяется его взглядами на природу окружающего мира. Зная эти взгляды, можно полностью объяснить его поведение. Но изменить эти взгляды, эти допущения, эти фундаментальные аксиомы почти невозможно. Например, как можно доказать человеку, что им не управляет какое-нибудь секретное радио, которое только он один слышит?

— Я, кажется, начинаю понимать, — пробормотал Лениген. — Со мной что-то похожее?

— Да, Том, с тобой что-то вроде этого. Ты хочешь от меня доказательств, что этот мир реален, а мир твоих снов — пустышка. Ты предполагаешь, что сможешь выкинуть из головы все эти фантазии, если я смогу предоставить такое доказательство.

— Именно так! — воскликнул Лениген.

— Но дело в том, что я не могу его дать, — сказал Семпсон. — Природа мира очевидна, но недоказуема.

— Слушайте, док, но ведь я не так серьезно болен, как этот парень с секретным радио, а?

— Ну, конечно, нет. Ты более логичен, более рационален. У тебя есть сомнения в реальности мира, но, к счастью, ты подвергаешь сомнению и свои иллюзии.

— Тогда давайте попробуем, — сказал Лениген. — Я понимаю, что вам это трудно, но постараюсь воспринять все, что в силах буду воспринимать.

— Это в общем-то не моя область, — сказал Семпсон. — Этим занимаются метафизики. Боюсь, что я не слишком силен в таких вещах…

— Давайте попробуем! — взмолился Лениген.

— Ну хорошо, давай.

Семпсон задумался, наморщил лоб. Затем сказал:

— Мне кажется, что, поскольку мы исследуем этот мир с помощью своих чувств, то, следовательно, мы должны в своем анализе опираться на свидетельство этих чувств.

Лениген кивнул, и доктор продолжал.

— Итак, мы знаем, что вещь существует постольку, поскольку наши чувства утверждают, что она существует. Каким образом можно проверить достоверность наших наблюдений? Путем сравнения их — с ощущениями других людей. Мы знаем, что наши ощущения нас не обманывают, если ощущения других людей относительно существования какой-либо вещи согласуются с нашими.

Лениген подумал и сказал:

— Значит, реальный мир — это просто то, что о нем думает большинство людей?

Семпсон скривил губы и ответил:

— Я же говорил, что не силен в метафизике. Но все же я думаю, что это приемлемое доказательство.

— Да, конечно… Но, док, предположим, что все наблюдатели заблуждаются. Например, предположим, что существует много миров и много реальностей, а не один или одна. Предположим, что это только одна грань существующего бесконечного их числа. Или предположим, что природа реальности обладает способностью меняться и что каким-то образом я могу постичь это изменение…

Семпсон вздохнул, выловил маленькую зеленую летучую мышь, запорхнувшую под полы его куртки, и машинально прихлопнул ее линейкой.

— Тут-то и зарыта собака, — сказал он. — Я не могу опровергнуть ни одного из твоих предположений. Думаю, Том, что лучше было бы еще раз пройтись по твоему сну с начала и до конца.