Евгений Дрозд - Фантастика. Журнал Парус [компиляция]

— Да. В смысле — нет.

— С нетерпением жду вопроса о цели нашего прибытия и о причинах, побудивших нас вступить в контакт именно с вами, — незнакомец выдержал эффектную паузу. — И, не дождавшись, отвечаю. Сначала, мне удобнее, на второй вопрос. Причин для вступления в связь именно с вами у нас не было и нет. Вам просто повезло: нас подвел эффект Лимма. По расчетному превышению скорости света мы должны были появиться здесь ровно в полдень, а вышло, как видите, не совсем так. Ваше окно было единственным освещенным объектом в радиусе полуверсты от точки нашего приземления. Достаточно хорошо изучив представителей вашего вида, вашей нации и эпохи, мы пришли к выводу, что в вопросе, нас интересующем, мы вполне можем положиться и на человека случайного. Мимо собственной выгоды вы проходить не склонны. Мы — представители некоей цивилизации, на сотни и тысячи лет опередившей в развитии вашу. Мы прибыли с предложением к вашим властям. Мы обещаем в случае успешного исхода переговоров навести столь необходимый вам порядок внутри государства, а на мировой арене вывести его на позиции ведущей в экономическом и политическом отношении державы. Лично вас за посредничество ожидает крупное вознаграждение. Вы же в свою очередь… Но об этом потом… Мы не впервые у вас. Здесь уже побывала разведгруппа свободного поиска. Материал собран достаточный, и с вышеизложенным предложением мы обращаемся не вдруг, а в результате глубочайшего и кропотливейшего анализа состояния внутренних дел России и положения ее внешних связей сегодня, на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого столетий.

Я просто подпрыгнул:

— Вот в чем дело! А я смотрю, как-то вы смешно одеты. У нас сейчас конец двадцатого.

— Быть того не может! — встрепенулся пришелец. — Вы, наверное, просто сами не знаете, в каком веке живете. Впрочем, нет, это абсурд.

Он подозрительно оглядел меня с головы до ног. Мне стало неуютно в своих старых потертых джинсах.

— Неужели ошибка? — заговорил он сам с собой. — Но ведь это значит полный провал Эксперимента. Какой, вы говорите, век?

— Конец двадцатого.

— Боже, боже! — пришелец, бормоча, заметался по комнате. — Я провалил Эксперимент. Я неблагонадежен. А это — Полная Замена Личности!..

Тут он, как вкопанный, остановился посередине комнаты и очень нехорошо посмотрел на меня:

— То-то я гляжу, странно у вас. Подозрительно-с… Свет вот… Говорю… Не от бога это все! Да и вот, право, штаны-то латаные-перелатанные, комнатушка — не ахти, да-да, а какие вольности себе позволяете! — И его липкий, холодный палец уткнулся в молочно-белую поверхность изваяния, оставив жирное пятно на левой груди.

Ах ты, сукин сын!

Я молча сгреб его в охапку и поволок к окну.

— Пардон! — заверещал он. — Не хотел обидеть ваших чувств…

— Давай вали отсюда!

— Но контакт… прогресс!..

— Я те законтачу! Искры посыплются. Ну!

— Я сам, позвольте, я сам, — повизгивал пришелец, суетливо карабкаясь на подоконник. Фалды его фрака разметались, выставляя на свет божий готовые лопнуть от натяжения панталоны. И так он был жалок, что я не удержался и помог ему. Пинком. Неожиданно он оказался легким и упругим, как гуттаперчевый мячик.

— Адью! — крикнул я ему вдогонку. К тому времени он уже докувыркался до четвертого этажа, завис на миг, а затем стал по-мультипликационному плавно снижаться, растопырив скрюченные руки и ноги. Вот он поравнялся с «тарелкой» и вдруг стал худеть на глазах. Нет, плющиться, будто воздух выпустили. Вот он, уже плоский, как собственная фотография, принялся медленно, начиная с ног, втягиваться в узкую щель под иллюминатором, которую я раньше и не заметил. Пришелец загнулся, как лист бумаги, обращенный ко мне блином старушечьего лица, и, недобро прищурившись, шевеля губами, погрозил плоским, как гвоздь из-под трамвая, пальцем. Морозные проволочки протянулись по моей спине. Наконец он исчез окончательно, оставив в ночной тишине звук, похожий на поцелуй.

Свет в моей комнате мигнул и погас.

«Тарелка» мелко задрожала — так, что во всем доме задребезжали стекла, потом затарахтела, закудахтала, как «инвалидка», накренилась и завертелась-завертелась все быстрее, потом подскочила и со свистом ввинтилась в небо, оставляя за собой белый ехидный хвост.

— Скатертью дорога. Своих полно.

Этажом выше что-то сердито стукнуло и загремел сонный голос профессиональной соседки:

— Вот позвоню куда следует! Разъездились тут… Дня им мало.

— Мяу, — отозвался кто-то еще выше.

А гроза кончилась. Почти. Я повернулся, шагнул от окна к выключателю и на что-то наступил.

Розовый параллелепипед из какого-то пластика. Похож на кусок мыла. Повертел перед глазами. Ни швов, ни соединений, взгляд не на чем остановить. Встряхнул. О! С каждым взмахом руки из него вылетало по слогу:

— Ска… тью… га… их… лно.

И я вернулся на рабочее место.

Так. Пятно. Вот же скотина по разуму. Интересно, что это — зависть или страх? Или ревность, или еще что? А, без разницы. Все это одним цветом. Стараюсь оттереть резинкой. Не берет. Шкуркой-нулевкой. Без толку. Сколоть? Нет. Подобные пятна «с мясом» способна откалывать только Жизнь. В этом есть своя правда. Пятно не пристало бы так основательно, если бы твоей натуре это было чуждо. Видно, я тебя бессовестно идеализировал. Да, так всегда. Теперь, с этим пятном, даже Дольше похоже на правду. Можно раскрашивать.

В одну руку я беру горсть душистой лесной земляники, в другую — горсть продрогших утренних звезд и бросаю все это тебе в лицо. Краски сами находят себе подходящее место. Теперь румянец. Я отламываю маслянистый и розовый, как крем с пирожного, ломтик зари и размазываю его по всей мраморной поверхности. Так. Волосы. Отрываю кончик хвоста извивающейся в агонии ночи и натираю этой липкой пахучей субстанцией брови и ресницы…

Ну вот. Я себе позволил в последний раз полюбоваться тобой. Сейчас ты такая, как на самом деле. Вот только пятна этого я никогда не замечал. Хотя где я мог его заметить? Ну, пора.

Я закрываю глаза и пытаюсь услышать свое сердце. Вот оно — тихое такое: «Тук-тук, тук-тук». Теперь твое. Ага, вот и оно! Бр-р, какое холодное. Знал бы кто, как не хочется. Но надо. И я прижимаю его к своему. Стало трудно дышать.

Теперь я уже отчетливо слышу стук своего сердца, но он стал реже и как-то надсаднее. Еще бы, ведь теперь оно раскачивает твое.

И вот самостоятельная искорка затеплилась в этом маленьком ледяном комочке. «Тук-тук, тук-тук» — уже легче стало. А через минуту уже два сердца в унисон гремят добрым паровым молотом: «Тук-тук! Тук-тук!!!»