Джон Райт - Золотая Трансцендентальность

Фаэтон взглянул на неё. Указал на мыслительный вихрь Ничто:

— Понятия не имею, почему "Овод" не действует. То ли надрациональная математика работает каким-то образом, то ли… ещё что. Что-то мы не видим, но что…

— Кончай! Нет никаких парадоксов! Основополагающая логика существовать обязана. Её спрятали, вот и всё. Так, я заряжаю ищёйку — она эту хрень отыщет. Псевдосовесть где-то есть, и основная логика тоже должна быть, и у совести к ней доступ. Заговаривай ему зубы! Нужно найти неприятную редактору тему! Объявится — победа наша!

— А вдруг, — начал Фаэтон, а отражение закончило за него, — Ничто всё-таки прав?

Призрак в маске кротко произнёс:

— Мои мысли не скрыты. Проверяйте. Обмана нет.

Дафна вслушивалась в разговор Фаэтонов, и, судя по обронённому термину со значением "навоз конский", разговор чем-то напомнил ей о былом призвании.

— Болтай, не останавливайся! — выпалила она. — Тебе голову заморочат — подумаешь! Невелика беда. Делов-то: озвереем, в чёрную дырень сиганём, предварительно семью и друзей истребив!

— Зато, любимая, мы там вместе будем, — обратился к Дафне Фаэтон из зеркала.

— Скажи, чтоб заткнулся! — зыркнула Дафна, раскрыв из тронного подлокотника старомодный командный мольберт. Перешла на шёпот. — Он даже звучит непохоже…

Тут, к своему ужасу, Дафна увидела в зеркале себя.

— Снова-здорово! И ты! — враждебно выставила она палец. — И не начинай! Выключись!

Отражение не послушалось:

— Ты правды не избегала, никогда. Ты же не Дафна Изначальная, чтобы боли бояться? Топиться не собираешься, так? А чем её лживый омут от выбора не слушать отличается? Ты не такая! Я знаю.

— Ну и с какой попытки меня уломать удалось? С тысячной? Десятитысячной?

Отражение рвануло к стеклу, будто бы пытаясь вырваться. Телесности ему было не занимать:

— Ты не охамела? Пустяком меня не переломить! Я никому не позволю себя жизни учить! Даже себе. И тебе. И всем. Так, ладно. Слушай. Будешь слушать?

— Я? А куда я денусь с потопшей лодки? На борту чудовища, капитан мой суженый крышей едет — да бреши до упаду. [67] Вместо "до упаду" — "Talk yourself blue in the face", т. е. "говори до посинения лица [от усталости]". Только покажи, сколько симуляций на тебя просадили.

Дафна вызвала хронику моделирований. Сморщила междубровье. Бред какой-то. Посмотрела отражению в глаза:

— А… Чем… Это… Он?

— Чем он меня с первого раза убедил — это выговорить хочешь? — вернуло отражение ту улыбку Дафны, что она раньше исключительно своему трюмо дарила, и то в минуты высшего самодовольства. — Слушай! Придумал он нечто чудесное! Что на нас ужас наводит?

— Бекон.

— Кроме бекона, и кроме свиного жаркого.

— Жаркое свиное. [68] Вместо жаркого там hash, т. е. мелко порезанное и обжаренное мясо с картошкой и овощами. В словарях "hash = жаркое" не пишут. И… сама знаешь.

Отражение кивнуло.

Смерть.

— Как родичи и говорили: от неё не сбежать. Ноуменальная сеть простоит миллион лет, простоит второй — но когда-нибудь кончится всё. Всё исчерпается, всё истлеет. Герои мрут молодыми. Из цветов вытекает жизнь. Остаются поношенные, истёртые, ненужные. Остаётся дряхлый хлам. Он бормочет что-то, припоминает юношеские подвиги, на которые не хватило лихости, вспоминает костры, над которыми духу не хватило прыгнуть. Эти останки серые всё оттягивают и оттягивают — жизни себя лишают, чтобы прожить подольше.

Но в игре такой не победить. Жизнь всегда проигрывает. Герои героизм растеривают, и живут тоскливо до гроба. Энтропия одолевает. У всего есть конец — так логика твердит. Везде твердит, где только есть время и пространство, причина и следствие.

Но, — тут отражение взглянуло феей-колдуньей, — вдруг кому-то такой ход вещей не по нраву? Какому-нибудь Фаэтончику? Целому народу Фаэтонов. Расе героев, где каждый из миллионов — такой же вольный, такой же неукрощённый, как Фаэтон, и никто сдаваться не собирается?

Никто не собирается. Вдруг из обречённого мира найдётся лаз? Люк? Дыра? Чёрная дыра? Вдруг не везде деспотизм пространства-времени добрался? Вдруг не везде логика законы подписывает? [69] Тут самая заметная вольность такая: вместо костров — какие-то "яркие огни, к которым прикоснуться боялись".

— Что… Что за вздор вселенский? Ты городишь чушь! — слушая через силу, злясь — но немного мечтая и забывая дышать — заявила Дафна.

— Все сказки — чушь. Потому и прекрасны.

— Но они — выдумки. Сказки.

— Только пока не найдёшь достойного. Того, кто готов к невиданным деяниям. Того, кто сказку былью для тебя сделает.

— Получается, нырнула Вторая Ойкумена в дыру ноуменалкой наперёд, и нашла… Что? Червоточину? Выход запасной? Что в чёрной дыре есть? Да ничто!

— Ага, — гордо отражалась Дафна.

— Откуда выход-то? Из реальности? Из жизни? Из вселенной деться некуда.

— Послушай, сестрица. Знаешь истину. Тюрьма размером с мир — всё одно тюрьма. А заключённому положено сбегать.

Дафне с хрустальной отчётливостью вспомнился сказочный образ:

Герой — в разблиставшемся золотом доспехе — встал на палубе крылатой лодки, под небесным теменем. Среди зябких высот, воздел окровавленными ладонями топор — чтобы разбить небесный кристалл, чтобы увидеть изнанку. Ни капли страха в нём не было — а мир под ногами заходился от ужаса робких.

Сердце дрогнуло. Плотина в душе прорвалась. В горле спёрло. Полезли слёзы.

Есть ли мир больше вселенной?

Есть ли жизнь упрямее энтропии? Есть ли храбрец, что откроет тот мир, познакомит с той жизнью?

Фаэтон же неподвижно сидел перед отражением.

— Дорогой, — отвлекла его Дафна, — меня эта подростковая чушь проняла. Я Ничто понимаю.

— Я вот тоже уже сомневаюсь, — ответил он спокойно.

— Мы ошибались, значит?

— Значит, мы задачу неверно поставили. Давай поймём, что происходит, узнаем, что сломалось — и починим. Починим.

Прозвучало это с ноткой сомнения, но за ней, ещё глубже, Дафна услышала отзвук непоколебимой уверенности.

— Мы разберёмся. И всё починим. Согласна?

— Согласна. Разберёмся, да так починим, что костей не соберёт.

Закутанный, скрытый за маской Царь Молчаливой Ойкумены подался назад. Перья плюмажа склонились будто в полупоклоне. Мягкий гул гобоя и блок-флейты пробивался ударными — музыка напоминала заупокойный плач, марш для процессии скорбной.

— Фаэтон. Мой двойник убедил и твоего парциала, и парциала Дафны. За всё время разговора "Овод" не добился ничего. Уже минуты напролёт он пытается удивить моего компьютерного близнеца противоречивостью его моральных основ — но я-то не скрываю, что делаю другим то, что себе бы не пожелал. Как такое противоречие существует в искусственном разуме, в разуме, который, по твоей логике, обязан быть рациональным и полностью себя осознавать, ты спросишь? Вирус скрытого разума не выявил — потому что нет его и в помине. Я — без изъянов. Иррациональность в людях и людоподобных конструктах всё-таки есть, и причиной ей — нежелание принимать действительность, осознанное, или подсознательное. Безупречная машина тягой к неведению не отличается. Я действительность принимаю. Я — иррационален, и потому мир иррационален также.