Одри Ниффенеггер - Жена путешественника во времени [litres]

КЛЭР: Чистое, холодное утро. Завтрак съеден. Вещи уже в машине. Марк и Шерон уже уехали с папой в аэропорт в Каламазу. Генри в гостиной прощается с Алисией; я бегу наверх в комнату мамы.

– О, уже так поздно? – спрашивает она, увидев меня в пальто и ботинках. – Я думала, вы останетесь на обед.

Мама сидит за столом, как всегда заваленным обрывками бумаги, исчерканными ее экстравагантным почерком.

– Над чем ты работаешь?

Что бы это ни было, там полно вычеркнутых слов и машинальных каракулей.

Мама переворачивает страницу текстом вниз. Она очень ревностно скрывает свои творения.

– Ни над чем. Это стихотворение о саде под снегом. Ничего хорошего не выходит. – Мама встает и идет к окну. – Странно, что стихотворения никогда не бывают так же хороши, как настоящий сад. По крайней мере, мои стихи.

Я не могу ничего ответить, потому что мама никогда не давала мне прочитать ничего из написанного. И поэтому я говорю:

– Сад прекрасный.

Она отмахивается от комплимента. Похвала ничего не значит для мамы, она ей не верит. Только критика может окрасить ее щеки румянцем или привлечь ее внимание. Если бы я сказала что-нибудь пренебрежительное, она бы запомнила навсегда. Наступает неловкая пауза. Я понимаю, что она ждет, когда я уйду, чтобы продолжить писать.

– Пока, мама, – говорю я, целую ее холодную щеку и с облегчением убегаю.

ГЕНРИ: Мы едем уже около часа. На протяжении нескольких миль дорогу обрамляли сосны; теперь мы едем по равнине, полной изгородей из колючей проволоки. За это время никто из нас не произнес ни слова. Как только я замечаю, что эта тишина неспроста, решаю что-нибудь сказать.

– Было не так плохо.

Голос у меня слишком жизнерадостный, слишком громкий в маленькой машине. Клэр не отвечает, и я смотрю на нее. Она плачет, слезы бегут по ее щекам, она ведет машину и делает вид, что все в порядке. Я никогда раньше не видел, чтобы она плакала, и эти стоические тихие слезы убивают меня.

– Клэр. Клэр, может… может, на минутку остановимся?

Не глядя на меня, она притормаживает, съезжает на обочину и останавливается. Мы где-то в Индиане. Небо голубое, на поле в стороне от дороги полно ворон. Клэр упирается лбом в руль и длинно всхлипывает.

– Клэр. – Я разговариваю с ее затылком. – Клэр, извини. Это… я что-то испортил? Что случилось? Я…

– Дело не в тебе, – говорит она из-под завесы волос.

Мы сидим так несколько минут.

– В чем тогда дело?

Клэр качает головой, я сижу и смотрю на нее. Наконец набираюсь мужества и дотрагиваюсь до нее. Глажу по волосам, чувствуя через плотные мерцающие локоны вздрагивающие плечи. Она поворачивается, я неловко обнимаю ее, и она плачет навзрыд, содрогаясь всем телом.

Наконец она затихает. Потом говорит:

– Черт бы побрал маму!

Позже мы стоит в пробке на Дэн-Райан-экспрессвей, слушаем Ирму Томас.

– Генри? Все было… было плохо?

– Ты о чем? – спрашиваю я, думая, что это она про свои слезы.

– Моя семья, – говорит она вместо этого. – Они… они показались…

– Все нормально, Клэр. Они мне правда понравились. Особенно Алисия.

– Иногда мне просто хочется загнать их всех в озеро Мичиган и утопить.

– Хм, знакомое чувство. Слушай, мне кажется, твой отец и брат видели меня раньше. И Алисия сказала кое-что очень странное перед тем, как мы уезжали.

– Я видела тебя с папой и Марком однажды. А Алисия как-то раз видела тебя в подвале, когда ей было двенадцать.

– Стоит ждать неприятностей?

– Нет, потому что объяснение слишком дикое, чтобы в него поверить.

Мы оба смеемся, и напряжение, не отпускавшее нас всю дорогу до Чикаго, исчезает. Пробка начинает рассасываться. Вскоре Клэр останавливается у моего дома. Я забираю сумку из багажника, смотрю, как Клэр выезжает с парковки и скользит по Диэрборн, и чувствую в горле комок.

Через час я понимаю, что мое чувство напоминает одиночество и что Рождество в этом году официально закончилось.

ГЕНРИ: Я решил, что лучше всего будет прямо спросить; он ответит или да, или нет. Сел на железнодорожную ветку Рейвенсвуд до дома отца, дома моей юности. В последнее время я бывал здесь нечасто; отец редко приглашает меня, и я никогда не приезжаю без предупреждения, так, как собираюсь сделать в этот раз. Но он не отвечает на звонки, так что пусть не удивляется. Схожу на станции Вестерн и иду на запад по Лоуренс. Дом стоит на Виргиния-авеню; заднее крыльцо выходит на реку Чикаго. Я топчусь в холле и ищу в кармане ключ, в это время из своей двери выглядывает миссис Ким и яростно машет мне рукой, приглашая войти. Я встревожен; Кимми обычно очень сердечная, громкая, любящая и, хотя она все знает о нашей ситуации, никогда не вмешивается. Ну почти никогда. На самом деле она играет довольно большую роль в нашей жизни, но нам это нравится. Я чувствую, что она действительно расстроена.

– Колы хочешь? – спрашивает она, уже отправляясь на кухню.

– Конечно.

Оставляю рюкзак у входной двери и иду за ней. В кухне она разбивает кусок льда, который лежит на старомодном подносе. Я всегда поражался силе Кимми. Ей уже, наверное, семьдесят, а выглядит, кажется, точно так же, как в те времена, когда я был маленьким. Я много времени провел здесь, помогал ей готовить ужин для мистера Кима (он умер пять лет назад), читал, делал уроки и смотрел телевизор. Теперь я сижу за кухонным столом, она ставит передо мною бокал колы, в котором гремит лед. На столе перед ней стоит чашка из костяного фарфора, по окружности которой порхают колибри. Я помню первый раз, когда она позволила мне выпить кофе из такой чашки; мне было тринадцать. Я чувствовал себя совсем взрослым.

– Давненько не виделись, дружок.

И правда.

– Я знаю. Мне жаль… Время летит, не успеваешь глазом моргнуть.

Она рассматривает меня. У Кимми блестящие черные глаза, которые, кажется, видят каждый мой позвонок. Ее плоское корейское лицо скрывает все эмоции, если только она не хочет, чтобы вы их заметили. Она потрясающе играет в бридж.

– Ты путешествовал во времени?

– Нет. Если честно, я уже несколько месяцев нигде не был. Это здорово.

– Появилась подружка?

Я только усмехаюсь.

– Хо-хо, отлично, мне нужно все о ней знать. Как ее зовут? Почему ты ее не привозишь?

– Зовут ее Клэр. Я несколько раз предлагал привезти ее сюда, но отец постоянно отказывался.

– А вот мне ты ничего не предлагал. Приезжайте, и Ричард будет. Я приготовлю утку с яблоками.

Как всегда, меня поражает собственная глупость. Миссис Ким точно знает, как разрешить все противоречия. Отец не испытывает ни малейших угрызений совести, ведя себя со мною как идиот, но ради миссис Ким он, как обычно, будет вести себя нормально, потому что она практически воспитала его ребенка и, возможно, берет с него меньше денег за квартиру.