Гарднер Дозуа - Лучшая зарубежная научная фантастика: Звёзды не лгут

Тело не шелохнулось.

Он подошел, опустился на колени и на протяжении десяти вдохов-выдохов не видел ничего, кроме клубка усиковых водорослей какой-то неведомой разновидности. Человеческая плоть не могла быть подобного цвета и текстуры; мало того, она, даже столь изуродованная, все равно активно боролась бы с многочисленными повреждениями…

Затем рот женщины открылся, и она выдохнула.

Он так и сел.

А вдохнула она медленно, без особого толку, после чего рот захлопнулся вновь, а обезображенное лицо опять превратилось в грубые черные водоросли.

Еще десять вдохов мужчина мог только сидеть и оценивать раны, не озадачиваясь их происхождением. Да, он видывал худшее. Неоднократно. Но в тех, других случаях была уже перейдена черта, за которой помочь жертве было нечем. Он и ему подобные этого не могли, нет. Да, истинная смерть встречалась крайне редко, но между Вечностью и увечьями находилось бессчетное множество близких к угасанию состояний.

– Ты слышишь меня? – спросил он.

Губы дрогнули и медленно разомкнулись, но справились только с новым вздохом, подпитывая едва теплившийся метаболизм.

Правая рука отсутствовала. Живот был вспорот. Левая нога была раздроблена сильным ударом, а тело несчастной – изжевано, досуха высосано и обожжено желудочными кислотами. Но хуже всяких ран было общее состояние. Он осторожно приподнял раздробленную ногу и гнилые мясные лохмотья. Кость человека не так-то легко сломать, если она не ослаблена голодом, и голодом лютым. А мякоть, оставшуюся от мышцы, он без труда размял в пальцах – выжатую, лишившуюся железа ткань, которая, видно, находилась при последнем издыхании.

Обозначились два возможных выхода.

Будучи осторожен по натуре, он принял решение не сразу и рассмотрел оба варианта. Взял рюкзак, быстро вынул всё необходимое. Взяв для опоры небольшие камни, соорудил для своей гостьи и припасов палатку, которая укрыла обоих от дождя и позволила уединиться, чтобы снять маску.

Начинался прилив. Мужчина осмотрел берег, прикидывая, сколько нотов засело в лесу.

– Охраняйте, – велел он друзьям.

Сердцекрылы разлетелись, подарив ему толику тишины.

У него имелось много режущих инструментов и хорошая пища, но в данном случае не требовалось ничего хитрого. В рюкзаке лежала аптечка, а в ней – пробирки с ярлычками, шифрованные надписи на которых были понятны только ему. Действуя больше по наитию, чем по опыту, он взял из каждой пробирки понемногу порошка и размешал в емкости, долив до половины чистой воды. Смесь стоила целого состояния. Впервые за века смешав ингредиенты, он вскрыл грудную клетку женщины алмазным кинжалом и приставил емкость к очередной, не замеченной до сих пор ране. Затем стал отсчитывать капли – по пятьдесят пять.

Пациентка не шелохнулось, и ее дыхание не ускорилось, но, если на то пошло, и не замедлилось.

Но после двухсот двадцати отмеренных капель кое-что изменилось. Первой шевельнулась культя руки. Этого он и ждал. Дернувшись раз, рука немного подрожала, а после все тело содрогнулось как бы от мук. Он снова вставил женщине в грудь кинжал и придержал рукоять; дождался удара сердца, посчитал слабый пульс, затем извлек лезвие и добавил еще немного металлического супа.

Сколько времени проголодала его гостья?

И что за невзгоды пережила?

Поскольку подобного случая не выдавалось давно, он с нею заговорил. Она бы разобрала в лучшем случае пару слов, а шансы на понимание были мизерные. Но обращаться к слушательнице, которой некуда деться, оказалось легче и забавнее, чем он думал.

– Тебя, дочка, левиафан проглотил? И ты заставила несчастного гада поплатиться за его глупость?

Ее сотрясли судороги.

Он вставил три обнаженных пальца в дыру, зиявшую у нее в животе, оценил ущерб и прикинул, чем лучше помочь.

Едой, решил он.

Он подкрепился сам из своих припасов, почти не замечая, что ест. Немного сушеных плавников, свет-мяса и сахаристых небрежь-фруктов, закусить комком холодного воска из гнезда жальщиков…

Когда он начал жевать воск, один запавший глаз приоткрылся.

Он вынул воск изо рта и поводил перед дырами на месте ноздрей ее носа, который кто-то отгрыз. Должно быть, запах пришелся на случайный вдох, поскольку ее рот распахнулся, обнажив истончившиеся мелкие зубы, болезненно желтые, редко сидевшие в бледных, почти призрачных деснах.

Он затолкал воск обратно, хорошенько разжевал и проглотил.

А после стал ждать, считая минуты.

Затем вынул из рюкзака самую большую миску и сел подле женщины, раскинув ноги и поставив посудину между колен. Вызывать рвоту было трудно, но он съел слишком много, и желудок согласился на чистку. Он изверг всё до крошки заодно с густыми соками пищеварительного тракта, после чего взял ложку и переместил это кушанье в распахнутый рот женщины.

Кормление заняло весь день и большую часть ночи.

Иногда он заговаривал с ней, объясняя логику происходящего. Ей не хватало жизненно важных металлов, и потому она все еще была слаба. Ее организм нуждался в энергии, но остался без действующего желудка. Поэтому он переложил тяжелую работу на свой, расщепляя молекулы и перестраивая инородные белки. В итоге получалось месиво, которое можно было впитать, преобразовать в новые мышцы и укрепить им кости.

Он объяснил ей, что ее каким-то образом вынесло на его остров. Ему не нравилось старинное слово «везение», но он его употребил и выразил поздравления с тем, что неведомое стечение обстоятельств и сил доставило ее сюда, благодаря чему она теперь в безопасности, в палатке сухо и пока не о чем беспокоиться.

Он сообщил, что очень, очень стар.

Позднее, шепотом, он признался, что одинок и что такая жизнь ему по душе. Всякий раз, когда он пробовал жить иначе, дело кончалось плохо, и, стремясь подтвердить этот огорчительный факт, он рассказал ей несколько историй многовековой давности, в основном о себе же самом. Но он не делился ими очень давно, а потому задумался: вдруг всё это случилось с кем-то другим, а его старый, негодный мозг похитил чужие воспоминания? Затем он разобрался в своих чувствах: ощущении невероятной удачи вкупе с невыразимой печалью. На этом миска с едой и желчью опустела, а он достаточно проголодался, чтобы перекусить самому и не делиться с нежданной гостьей.

Стояло самое темное время суток.

Сердцекрылы по праву спали в своем гнездовье. Уже зарождалась очередная зимняя буря: ветра грозили сорвать навес, ливень неистово барабанил, а его собственного голоса не было слышно, когда он назвал пациентке свое имя.

Прошли века с тех пор, как он в последний раз произнес простое слово: «Торгаш».

Если она и слышала, то ничем не выдавала себя. Ее трясло, как на холоде, но ее полумертвое тело было горячим, как угли, культя стала длиной со здоровую руку, а раздробленная нога подтянулась к тазу, кости срастались и накапливали ресурсы для дальнейшего развития. Кожа была ярко-красной и чуть не светилась во тьме. А потом жар спал, цвет испарился, и женщина неожиданно замерла.