Марк Шейдон - Проклятие Звёздного Тигра. Том II [СИ]

— Вил. Тебе надо увидеть… — Энтис говорил медленно и как-то зябко, — одну вещь… книгу. Пойдём.

— Книга? Куда пойдём, в Замок?! Разве мне можно? Какая книга, Энт? Ты возьмёшь меня за Черту?

Юноша встал и натянуто улыбнулся. У него были тревожные глаза.

— Она не в Замке. Здесь, в Лойрене.

— Книга? В лесу?! Ты спятил?

— Помолчи же! — огрызнулся Энтис и покраснел: — Прости. Ты поймёшь. Надеюсь, я вспомню место. Я был там только раз, давным-давно. Ещё найти бы…

— С твоей-то памятью? — Вил усмехнулся, напуская на себя безразличный вид, и встал тоже. Он шёл, насвистывая птицам, а те подлетали так близко, что задевали перьями его волосы и лицо. Он улыбался их бесстрашию, думая: и он вроде них — лёгкая добыча для хищников, стоит замереть и запеть, но зато он запросто может сорваться с места и улететь. Птички храбро слетаются на его свист — а он, плюнув на привычку осторожничать и не доверять, покорно следует за мальчишкой-Рыцарем с обликом Шера… а иногда Энт до слёз напоминал ему маму. И ведь, кажется, во всём разные: Энт и мама, маленькая, хрупкая, с грустными глазами и тяжёлой русой косой вокруг головы… но с ним, как и с нею, почему-то он чувствовал себя не ребёнком, а сильным мужчиной, обязанным беречь и защищать свою семью. Маму он не уберёг от смерти — и так себя и не простил. А всё-таки жил дальше… но жизни его придёт конец, если он не сумеет уберечь и Энта Крис-Талена. А он даже не знает, от чего его надо беречь!

Идти было всё тяжелее: каждый шаг и вздох вызывал колющую боль в боку, и голова кружилась и болела, непрерывно, невыносимо… Энтис стискивал зубы так, что ныли челюсти. Всего только трое — и он позволил им оказаться сильнее! Звёзды сияли где-то далеко, и их холодный свет не грел его душу. Лойрен больше не был ему другом: забыл его, предал! Он шёл по лесу без тени тревоги, как шёл бы по Замку, и вдруг очнулся в руках тех троих. Резкая боль, туман в глазах, поток грязных слов… а когда он спросил, почему, — его ударили. А он ничем их не задел, и он был ранен… Со смехом. Все они смеялись.

Он тщетно пытался не думать, что бы с ним сделали, не будь Вила. Что сделали бы с обоими, не будь у Вила Чар… Картины, одна отвратительнее другой, лезли в голову. Ещё повезло, легко отделался . Дева Давиат, я рассудка лишился?! Повезло?! Это не моя мысль. Рыцарь не может рассуждать так! Это Вил говорил: легко отделались, а могло быть куда хуже! Куда уж хуже…

Зрение застилали ломаные тени, росчерки молний, гроздья цветных искр. Он брёл вслепую, следуя за голосом Вила; затем его вели за руку, как ребёнка… он лежал, и звёзды расплывались в глазах.

— А всё твоя проклятая гордость! — смутно слышал он. — Снова шёл и молчал! Рыцарь! Да ты лжёшь мне всегда! У тебя нет сердца! Что мне делать, если ты заболеешь сейчас, когда ты так нужен мне?!

И сон не защищал от шёпота, полного горечи и гнева… Он открыл глаза: бледные звёзды, бледное предрассветное небо. «Ты лжёшь всегда, у тебя нет сердца». Слова хлестали; казалось, на нём остаются кровавые рубцы, как на спине Вила от кнута. Он не в силах был различить, болит тело или душа: со всего содрали кожу, всё стало сплошной раной, и он сыпал и сыпал на неё соль, и не мог остановиться, не мог прекратить терзать себя. Не стоило его спасать, пусть бы те трое сделали с ним всё, что хотели… Они несколько раз ударили его вначале, так Вил сказал, а он помнит лишь стиснувшие его грубые пальцы и пощёчину. Маловато для Сна меча! Зачем Вил вмешался? Были бы ещё удары… и не только. О чём они говорили так мерзко, и Вил намекал… и понял он сам, когда их руки жадно касались, и лица, предвкушающие, голодные… и он испугался. И страх его будто заморозил: он и не пробовал сражаться! Рыцарь, с детства постигавший искусство боя, висел в руках врагов, как тряпичная кукла, едва не рыдая от страха и унижения! А может, дальше он и стал бы со слезами молить о пощаде?

«Он прав: ты лгал всегда. Вот она, твоя храбрость! Предал Орден, имя и меч отца… и друга. Он спас тебя, а чем ты намерен его отблагодарить — своим телом на лезвии меча? Сбежишь из жизни, бросив его наедине с пыткой, в которую твой страх обратил его жизнь? Боишься цены, которую должен заплатить? Он прыгнул к тебе из безопасного укрытия, не думая о цене! Тут нет слишком высокой платы — всё, что ни дашь, будут лишь крохотные горстки земли в бездонную пропасть твоей вины и его жертвы!»

— Энтис.

Тёплая, как летний ветерок, рука осторожно сжала его плечо.

— Только не перебивай, ладно? По шее мне можешь дать потом, когда замолчу. Я не подслушивал, я думал, это сон… Энт, ты ж ни в чём не виноват. Он такой здоровый камень швыранул, ты жив-то чудом остался! Ты же человек, Энт. Сам говорил: Рыцари — люди. У них тела не из стали, их можно поранить, убить… Те парни и старше тебя, и больше намного. Ну, пусть и сильнее. Так всё равно ведь в открытую не напали! Ты упал, а уж тогда осмелели и выползли. Всей доблести и хватило — сапогами тебя лупить, пока не очнулся. Они не победили, Энт. Мы их победили. А они грязно сыграли, да только не помогло.

Дева Давиат! Он спрятал в траве пылающее от стыда лицо. Ему хотелось превратиться в букашку и опрометью умчаться в эту траву. Ему хотелось умереть. Такое он говорил себе вслух — и Вил слушал!

— Ты б не о них, а обо мне лучше подумал, Энт. Опять ведь молчал! И вдруг за меня уцепился, два шага прошёл и упал. И лежишь, как мёртвый. На затылке шишка с кулак, всюду кровь… я кучу волос тебе выдрал, пока промывал. Рубаху с тебя снял, так чуть сам в обморок не свалился. А ты шёл! И ещё выдумал глупости! — Вил сердито фыркнул. — Жертвы, долги… Это я-то жертву принёс? Смех!

— Но ты это сделал, — прошептал Энтис в траву.

— Что я сделал? Я лежал в кустах и дышать боялся. А потом — Дар проснулся, и я сам не заметил, как прыгнул. Какие, в трясины, жертвы?!

— Твой Дар… — Энтис поднялся на колени, пересилив стыд. — Всё из-за меня. Я должен был драться. Я справился бы один, если бы попробовал. А я… словно стал совсем слабым… от страха. — Каждое слово обжигало рот. Он заставил себя смотреть на друга и не отводить глаз. — Вина уходит с искуплением, но когда её так много… — он горестно вздохнул. — Я просто не знаю, какая тут нужна плата. Но я готов.

— Готов к чему? — Вил озадаченно нахмурился. — Плата? За то, что шёл? Да тебе же больно было, не мне! И без сознания ты лежал, весь в синяках и с разбитой головой! И ещё, по-моему, два ребра у тебя сломаны… А из гордости плюнуть на боль и идти — оно ведь когда глупо, а когда и наоборот. Прятать боль, улыбаться, если хочется плакать… это вроде одежды. Чтоб защищать от колючек, холода, грязи. Мама говорила: у людей хрупкие сердца, не оденешь в броню — будут разбиваться, как стекло. Поэтому надо носить маску — пусть думают, будто она и есть твоё настоящее лицо. Тогда если ударят, по маске и попадут, а тебя не поранят. Тоже чуточку обман, но без него нельзя. Как без одежды.