Марк Шейдон - Проклятие Звёздного Тигра. Том II [СИ]

Он вдруг посерьёзнел и даже чуть нахмурился.

‒ Вот это и опасно. Мы для них ‒ исследование и развлечение: на день, неделю, в крайнем случае, знак; о чём-то более прочном поют баллады и сочиняют сказки. Сама их природа, суть их Кружев…

Он потёр лоб, оставив на нём алый росчерк камня. Кажется, что-то во всём этом всерьёз волновало его… я насторожился, очень надеясь, что ему это незаметно.

‒ Вероятно, это связано со спецификой дара женщин, их особым видением свободы и красоты. Я не знаю. Их невозможно изучать на расстоянии, а побыть рядом на время, достаточное для сбора данных, ‒ рискованно и почти без шансов уговорить. Конечно, появись у меня ученица, я бы смог разобраться, но это редкостное везение: они ещё и просыпаются незаметно.

‒ А что не так с природой их Кружев?

‒ Да всё не так. Представь силовой вектор Этарриса, направленный под углом от гармоник вниз.

Я ошеломлённо смотрел на него, пытаясь хоть примерно осознать, о чём вообще он говорит. Сейчас он меня убьёт. Во всяком случае, попробует.

Однако он без тени недовольства пожал плечами:

‒ Да я сам не понимаю. Но тем не менее, эта картина лучше прочего отражает суть. Вейлени не обладают чистым запасом энергии, но то, что у них имеется, в предельной концентрации устремляется туда, куда им угодно. А угодно им вглубь и наискось. Я неспособен это объяснить или даже толком описать. Это надо почувствовать. И отчасти я хотел бы, чтобы ты почувствовал, поскольку есть вероятность, что тогда я буду не единственным в Звезде безумцем, который уловил это неописуемое нечто и пытается втиснуть в рамки теории Чар.

«Отчасти?»

‒ Конечно, я не хочу этого для тебя, Чен, ‒ сказал он с досадой. ‒ Это ещё хуже, чем стать магистром, с одной лишь разницей: магистр ты навеки, а любая вейлени исчезнет из твоей жизни спустя ползнака. Но тебе-то будет мало. Их всегда мало. Ты испытываешь нечто волшебное. Феерию, бурю всех чувств в Сумраке и Мерцании, чудо. Ты просто не можешь не пожелать ещё, снова и снова. А они не ощущают такого. Им приятно, сладостно, весело. Это добавляет миру ярких красок. Но зрению не всегда требуется яркость, порой куда приятнее полутьма. И у них от нас довольно скоро начинают уставать глаза. И они ускользают в уютный мир тишины, полутеней и размытых очертаний. Вейлени, которая выбрала меня вскоре после смерти учителя, была со мной почти знак, и кое-кто даже пытался убить меня, как бы случайно, а сам я начал подумывать, не случилось ли невозможное и она меня полюбила. Она как-то сказала, что я переполняю её Кружево и она перестаёт находить в нём саму себя. И это был последний раз, когда она уделила мне внимания больше, чем требует улыбка. Хотя, ‒ мечтательно поведал он своему рубину, ‒ иной раз её улыбки были неотразимы.

Я подумал, что, возможно, впервые мне есть в чём позавидовать вэй’Этаррису.

‒ Увы или к счастью, но до внимания вейлени тебе ещё примерно лет двадцать, ‒ буднично завершил он. ‒ Дети, даже столь одарённые, им неинтересны. Вейлени ищут мужчин, а не мальчишек ‒ из доброты или здравомыслия, что в данном случае равноценно, так как их нежность пьёт силу кувшинами, и лишь зрелые вэй-лорды обладают таким запасом и умением вовремя его восполнять.

В его каштановых волосах, тлеющих последними вздохами пламени там, где их пронизало вечернее солнце, ярко синели лепестки колокольчиков.

‒ Но вы тоже Вэй, милорд.

Он внимательно поглядел на меня. Прямо в глаза, впервые сегодня. В преломлённых слоёными облаками лучах заката его медные ресницы казались почти чёрными.

‒ Проницательное замечание.

‒ Меня переполнение Кружев не пугает.

Он так медленно вздохнул, что слетевший с венчика лепесток не падал в траву, а словно струился.

‒ Чен, дорогой. Надеюсь, ты понимаешь, что пытаешься мне сказать?

«Не уверен. Но попробовать стоило».

‒ Да, конечно.

‒ Похоже, я всё-таки поторопился с теорией, помешав куда более познавательному постижению урока на практике. Та девочка, Идрис, будет весьма рада твоему появлению и новости, что исключительно ради её прелестных глаз, руки улыбки запрет на любовные ласки для тебя отменён.

‒ Милорд, ‒ я вполне успешно скопировал его давешнюю мягкую интонацию, и он как-то очень полностью замолчал ‒ только глаза из-под полуопущенных ресниц бледно светились, чередуя золото с холодом изумруда. ‒ А какая разница? Люди устроены схоже. Женщины сложены немного иначе, но это мелочь, а Вэй знают свойства тела достаточно, чтобы доставить радость друг другу.

Он сдержанно усмехнулся, напомнив крадущегося к семейству оленей тигра.

‒ Ты неосторожен. Учитывая твою внешность и суть, это предложение звучит столь заманчиво, что другой Вэй на моём месте мог бы принять его.

‒ Какой смысл предлагать, не ожидая, что это могут принять?

‒ Мальчик мой, я польщён и признателен, но как идея это не забавно, а как план действий ‒ исключено. ‒ Он неясно дёрнул краем губ ‒ то ли скрывал гнев, то ли желание рассмеяться. ‒ Пойди погуляй. Собери для Идрис цветов и займи своё воображение и всё остальное более безопасным способом разочароваться.

‒ Я не хочу разочаровываться. Милорд.

Я помедлил. Он в таком тоне может изъясняться часами, а меня он знает ‒ думает, что знает, ‒ и ждёт обычного тумана, недосказанности, танца на грани лжи; всего, что прячет и защищает меня… от открытости, обнажённости. Слабость. Слова из старой сказки всплыли внезапно: «И в слабости сыщешь силу», ‒ а разве я ищу не той силы, где суть и помыслы требуют сделать душу обнажённой?

«И не только её… Трясины, ты ‒ Вэй, так не думай в сумрачных категориях!»

‒ Вы ведь хотели напугать меня. Прежде вы меня не останавливали. И с веерами, и в том сражении, где я умирал и коснулся Камня, вы всегда отпускали меня поступать по-своему! Но если вы вмешались… и та пустота в миг наслаждения… я не хочу испытать подобное. Нет.

‒ И что же? ‒ спросил он, и я вспомнил его лицо, когда вернулся из глубины. Отчаяние. Вина. Тревога… не за себя, и кажется, не за «блистательного и лучшего», а просто за Чена Тариса, который лежит тут и умирает.

‒ Вы мой учитель и единственный, кто у меня есть, ‒ звучало неловко и вычурно, ну и пусть. ‒ И вы очень красивы, и у вас нет даэн. Так отчего нет? Вы не сказали бы «заманчиво», если бы я вам совсем не нравился.

У него снова странно дёрнулся уголок рта. Для разнообразия поговори со мной, а не со своим рубином?

‒ Ты мне нравишься, поскольку я не слепой и слышу цвет твоих мелодий. Ты будешь нравиться любой и любому, едва они заметят тебя, но это не означает необходимости бросаться им на шеи. Забудь на миг, что ты мальчишка шестнадцати лет, которого за шкирку оттащили от привлекательной девушки, и вспомни уже, что ты ‒ вейлин. А я, как ты верно подметил, не просто вэй-лорд, а твой учитель. Напряги тот из органов, которым обыкновенно ты мыслишь, и сообрази, что из себя представляет связь между учителем и учеником.