Песах Амнуэль - Приговорённые к высшей мере

Смерть человека в нашем четырехмерном мире еще не означала его гибели как многомерного существа. Вот этого я первое время не понимал. Не мог привыкнуть к мысли, что в Мире нет координат главных и второстепенных — все равны. Трудно, да. Я начинал утро с того, что повторял: «все материально, все. Мир един. Мы еще ничего в нем не поняли, а воображаем, что поняли все. Мы велики, потому что сила наша как слепящая вершина, и мы ничтожны, потому что не подозреваем о том, как мы сильны»…

Расслабляюсь. На часах девять сорок пять. От предчувствия того, как Патриот наступит на меня в момент смены караула у мавзолея, ладони становятся влажными. Ну, Господи… Я не выношу боли. Что угодно, только не…

Шнур я видел, хотя и не мог сказать, что зрение принимало в этом какое-то участие. Из всех человеческих способностей осталась во мне одна лишь интуиция, как способность знать. Шнур повторял все изгибы, всю топологию Мира.

Я проскочил подсознание Лумера и недвижной глыбой явился в век девятнадцатый, где не обнаружил знакомой комнаты, дом рухнул, и Петр Саввич погиб под обломками, я чувствовал его мертвую плоть, а шестерки выжили, придя к убеждению, что спасла их нечистая сила, потому что в тот гибельный момент им послышался Голос, произносивший странные и несуществующие слова, должно быть — заклятье.

Мое движение вдоль шнура прервалось, когда возникла стена. Расплывшись, растекшись на ручейки жидкого металла, шнур испарился, превратившись в облако, и я был в нем, и знание мое стало мозаичной картиной из миллиардов точек.

Я стал подсознанием общества.

Удивительное это было ощущение. Так, наверное, океан — Тихий! Великий! — перекатывал валы, злой на поверхности, спокойный в глубине. Так океан, наверно, ощущал в едином ужасе бытия каждую свою молекулу, каждую песчинку, поднятую со дна, а берега ощущал как тесноту костюма.

Сознание общества было для меня поверхностью, рябью, волнами, валами, барашками и бурунами мысли, я же — глубиной, спокойно-сглаженной и — разной. Общественное сознание бурлило — опять скачок цен, да что же это, никакой стабильности, сколько можно, дети растут, где счастливое детство, если после школы не на спортплощадку, а в очередь за дефицитом, того нет, и этого тоже, а иное, что сами делаем, продаем, не видим, иначе не на что купить нужное, но все равно не хватает, одеяло одно, латаное-перелатаное, и каждый тянет на себя, и то нога, то голова, то руки оказываются на морозе, и значит — кто-то в этом обществе лишний. Кто? Да тот, кто с самого начала — тысячу лет! — был чужим.

Страсти на поверхности, а я меняюсь медленно, я инерционно, я жду.

Я хочу измениться.

Для этого нужно изменить течения. Они во мне — Гольфстримы, Мальстремы — большие и малые, теплые и холодные, разные. Столкновения, стремление сохранить себя — во что бы то ни стало. Я пытаюсь хоть как-то подправить непрерывный бег — не получается. Я подсознание общества, а течения — этносы, народы, нации.

Может быть, шнур уже вывел меня из измерений собственной сущности? И если так — где я сейчас? Вопрос, впрочем, лишен смысла. Ибо где и сейчас — термины четырехмерия, а я — вне его.

Может ли общество обладать подсознанием, инстинктом? Общество — организация социальная, а не биологическая, связь между индивидуальностями слабая, если даже говорить о пресловутом информационном поле — и тогда подсознательная деятельность общества, если она существует, должна быть медленной, нерешительной.

Собственно, так оно и есть. Я уже все знал, но не мог описать, описания — слова — рождались как бы вне меня, будто плаваешь в бесцветной луже, которую ощущаешь собственными боками, но не можешь увидеть, не можешь рассказать о ней, и вот кто-то начинает выдавливать в лужу густую краску из тюбика, и появляются цветные пятна, начинающие медленно очерчивать крутые берега, и дно, и мои собственные неопределенные контуры…

Общественное подсознание — я понимаю это — начало формироваться, когда у парапитека появилась возможность хоть что-то объяснить себе подобным. Люди еще не понимали друг друга, но уже начали объединяться в нечто, чему в будущем предстояло стать семьей, родом, племенем. Тогда и возникли первые подсознательные групповые действия. Инстинкт группы.

Подсознание племени требовало: не допускай чужака, убей его. Но племена должны были объединяться — в этнические группы. Как же общественное подсознание?

Объединялись стаи, наиболее близкие друг другу по многим признакам. Общественное подсознание перешло на более высокую ступень. Возникал этнос. Более развитая культура, но и более развитое подсознание.

Этнос — одно из измерений человечества в Мире. Как описать это в привычных словах? Не знаю. Примитивно сказал бы так: представьте сиамских близнецов, сросшихся боками. У них одна пищеварительная система, которую можно увидеть в рентгене. Но если смотреть на этих несчастных под определенным углом, невозможно заметить, что они срослись: кажется, что это просто два человека. Вот так одним существом является в многомерном Мире общность людей. Как и любое живое создание природы, многомерное существо, именуемое народом, может быть молодым или старым, может рождаться и умирать. Народ может исчезнуть из Мира, даже если живы еще отдельные его представители. Народ, лишенный подсознания, подобен мертвому человеку, в котором клетки, недавно живые и объединенные в организм, существуют теперь сами по себе и — становятся прахом.

Я больше не мог отделить себя — Лесницкого — от нереальной, но существующей массы — общественного подсознания. Раздражение мое трансформировалось в стандартную реакцию общественного подсознания — страх. Страх начал всплывать тяжелым бревном, до того лежавшим на дне, и я знал, что в общественное сознание тысяча девятьсот восемьдесят девятого года всплыла смута, всплыло желание расправиться с иноверцами и инородцами — с чужаками. Я испытал мгновенный ужас, но сделать ничего не мог, сознание бурлило, и пролилась первая кровь, и взрывалось отчуждение, и что же я мог? Что?! Как должен был изменить себя (себя — Лесницкого? или себя — подсознание общества?), чтобы общество становилось единым существом? Живым существом в многомерном Мире.

Вернуться и стать мессией — проповедовать истину и учить всех, чтобы каждый смог ощутить себя тем, чем стал я? Можно ли усилием воли изменить подсознание? Тем более — подсознание общества?

Надо хотя бы попытаться.

Вернись!

Я увидел чем-то, что не имело глаз, как пульсирующий шнур — дорога к Патриоту — начал метаться, то ярко вспыхивая, то затухая, и я с трудом следовал за его извивами, оставляя свое вновь обретенное знание. Нужно остаться, нужно понять… Нет. Нет. Я теряю собственное «я», становлюсь чем-то, возможно, более сложным и развитым, но не Лесницким.