Николай Равич - Бактриана [Затерянные миры. Т. XXII]

Я переслал эти сообщения совету, надеясь, что Бактриана вновь вызовет меня к себе.

Я не мог уехать из Кафиристана и не в состоянии был ждать в Дире, не видя Бактрианы. В бездеятельности и в то же время в вечной напряженности проходили дни.

По вечерам я пытался отвлечься и заполнить длинные часы бессонницы чтением донесений нашего консула в Кашгаре, пересылавшихся мне ежедневно по радио. Вот некоторые из них:

«Первые успехи Энвера объяснялись неожиданностью самого выступления, в котором собственно бухарцы не принимали почти никакого участия. К нему примкнули военнопленные, бывшие офицеры старой турецкой и русской армий, старые чиновники эмира и часть купцов, откупщиков налогов и других людей, связанных целиком со старым правительством. Для того, чтобы вызвать к себе сочувствие масс, Энверу приходилось через своих агентов делать налеты на мечети и выступать в защиту мусульманской религии, якобы притесняемой большевиками. Народ ему не сочувствовал, интеллигенция тоже, реакционные элементы смотрели на него, как на иностранца, несмотря на его имя и звание зятя халифа, и не могли ему простить прежнюю дружбу с большевиками.

Поэтому уже с самого начала Энвер-паша обратился к находившемуся в Афганистане бывшему эмиру Бухарскому с предложением вернуться на трон, а его назначить лишь верховным главнокомандующим. Таким образом, ему пришлось отказаться от идеи создать себе „царство от Каспийского до Черного моря“. Эмир согласился, но сам не приехал, а послал своих чиновников, объедавших его в изгнании и ожиревших or бездеятельности.

Энвер-паша, не получив от эмира поддержки, обратился за помощью к главарям разбойничьих и басмаческих шаек во главе с Муэтдин-беком. Последние вместе с эмирскими чиновниками жгут, насилуют и грабят население и, в упоении бандитизмом, вызывающим поголовную ненависть жителей, совершенно забыли и про войну, и про Энвера. Положение нужно считать совершенно безнадежным, тем более, что все слои населения, совместно с бухарскими большевиками, обратились к советскому правительству с просьбой об освобождении их от ужасов войны и грабежа. Не сегодня-завтра появится Красная армия и, несомненно, с большой легкостью уничтожит все банды Энвера…».

Читая эти строки, я задумался над трагической судьбой английского правительства. Как часто его агенты оказываются в ближайшем контакте с самыми темными элементами населения других стран! Итак, признавая всю гибельность и преступность предприятия Энвера, «Интеллидженс- Сервис» считала необходимым помогать ему только для того, чтобы доставить неприятность большевикам.

Шум шагов заставил меня обернуться. Джаст в точности соблюдает дурацкий обычай кафиров приходить друг к другу когда вздумается и без всякого предупреждения. У них гость может прийти в дом когда угодно и делать все, что ему вздумается, а хозяин с дурацкой улыбкой будет доказывать, что он этим очень доволен.

— Вы намерены и впредь врываться ко мне, когда вам вздумается? — обратился я к Джасту, решив раз навсегда покончить с этой бесцеремонностью.

— Нет, — ответил он, — только тогда, когда это крайне необходимо. Впрочем, — он усмехнулся, — если вы хотите отказаться от визита к Бактриане…

— Довольно, — прервал я его, — с этого и нужно было начать.

Я специально вызвал Дизану помочь мне переодеться, потому что каждая минута промедления казалась мне часом. Я даже не сообразил, как тяжело ей видеть, с какой тщательностью я делаю туалет, готовясь к этой встрече.

Право, я никогда раньше не уделял столько внимания своей внешности. Теперь, всматриваясь в зеркало, я вижу уже сильно побелевшие виски и очень большой лоб, — в нашей семье всегда лысели спереди. Монокль в левом глазу, увы, не признак щегольства. В 34 года у меня один глаз видит хуже другого, и, когда я работаю, то ношу очки; в обществе их приходится заменять моноклем.

Все готово, немножко пудры, чтобы не блестел нос. Я закуриваю сигару, надеваю блестящий цилиндр, беру перчатки, накидку, трость и сажусь в этом наряде, таком смешном для античного государства Бактрианы, в древнегреческую колесницу.

Представьте себе на мгновение: туман… свет фонарей расплывается, как масляные пятна по воде, отражаясь в блестящем асфальте улиц. Автомобили огненными глазами прорезают темноту ночи. Полисмен, прикрытый каской и плащом кажется статуей. Джентльмен, возвращающийся из клуба, в черной накидке, блестящем цилиндре, с прямой тростью, похожей на шпагу, с развевающимся белым шелком шарфа, шафранными от вспыхнувшего света руками зажигает сигару… Под резкой чернотой цилиндра — строгое бритое лицо. Все вместе — это силуэт ночного Лондона или Парижа.

Но когда этот же джентльмен мчится в колеснице к царице государства эпохи Александра Македонского, вы начинаете понимать, что мир — это шкатулка, полная самых разнообразных загадок.

Мы подъехали к зданию, где я никогда раньше не бывал, очень монументальному и древнему на вид, примыкающему к дворцу старейшин.

Джаст, пробормотав извинения, исчез.

Я увидел лестницу, грандиозную по своему масштабу. Не менее трехсот ступеней из белого мрамора подымались ввысь от площадки, выложенной, как шахматная доска, белыми и черными квадратами. С обеих сторон перила черного мрамора, очень высокие для человека обыкновенного роста, имели выемки, в которых стояли светильники в виде чаши из разноцветного стекла на тонких, вьющихся бронзовых подставках. В них горело масло, распространяя приятный аромат и отбрасывая оранжевые, фиолетовые, розовые и голубые лучи на белый мрамор лестницы и на потолок.

Моя тень окрашивалась этими цветными лучами, делая обстановку еще более театральной, и я бы не удивился, услышав в этот момент шипение сценического прожектора.

Конец лестницы завершился площадкой, на которую выходили бронзовые, раскрытые настежь двери.

Я вошел в зал.

Стены его, выложенные нефритом, покрыты были прекрасной инкрустацией [70] В художественной промышленности так называются гладкие украшения из перламутра, металла, кости, вделанные в дерево, камень, металл и проч. из черного дерева и золотых пластинок. Весь нефрит был покрыт изображениями Александра Македонского в эпоху его пребывания в Азия. Вот он с Роксаной, предшествуемый трубачами, детьми, разбрасывающими цветы, и воинами, несущими знаки его достоинства, идет на свадебный пир. Вот Александр в Балхе осматривает великолепных бактрийских лошадей. Вот он на охоте… Занятый изучением этих фресок, я пришел к убеждению, что дворец относился к первому веку пребывания здесь греков, отступивших в Кафиристан из Бактрии и восстановивших на новой земле знаменитый балхский дворец.