Владимир Лизичев - Москва — Маньпупунёр. Том II

В тот самый момент солнце брызнуло лучами на собравшихся на митинг, из-за тучи. Творилась мистика какая-то. Оратор замолк, сгорбился весь, это был уже кто-то иной.

Реактор устало сел на стул и другим голосом, дрожащим от напряжения, продолжил, сделал вид, что пишет на свитке — Здрав, будь, Светич — малаята искра Родова! Пишу тебе, други грамоту рождества дня третия, месяца стуженя 4575 году, от сотворения мира Господом нашим, Единым и Всеславным, поколе слаб совсем, здоровьем стал, а паче сил, плохо, писаний апостольских слабо зретю, но аще веры не теряю, пуще прежней она.

Ибо, токмо верой и живём от басурман половецкех, да хазар паче всего притеснения и злобу род наш терпит, как девок и дщерий наших всхытити и в полон, угоняют, а хлеба жгут понапрасну, аки звери лесные лютые. Щуров и Пращуров землю поганют. Вазнь род покинула, ушью поля позарастали.

Ни сладу, ни спасения, вои ратные хоробры, кмети, кто сгинули, кто без рук, ног, апсель брани великай, аки изгои по засекам да хронам потаённым сховалися, зело вины их в том нетути. Басалаи да ащеулы роду бисову, посаки на том, веру Христову всяк поганяти.

На тебя и велия князя досточтимого Изяслава, да Бога нашего Великомученика Иисуса Христа вся таперича надёга. Засим, кланяюсь, челобитную бьём челом, что при берестянке оной, а тако же Дарь князю книгу греческу, до ныне на глаголице пергаменту список, есмь на кириллицу толмачили — Писания жития святых отцов, от нас коленопреклонённых положи. А я уж и не ведаю, доживу ль до Пасхи, дня светлого али нет, здраве нетути. Прости мя Господи Иисусе Христе, да буде святе имя твое…

Теперь чернец встал, протёр рукой, ставшими подслеповатыми глаза и другим, уже уверенным голосом Реактор продолжал свой моноспектакль, лекцию ли спич, да какая разница. Сейчас как будто каждый, слышавший его, был там, сидел в тёмной, холодной келье. И каждый с ним выводил гусиным пером с капелькой драгоценных чернил, а ещё царапали по бересте кованным осном, а потом водили по писанному пальцем, который макали в разбавленное водой молоко.

Так рождалось в бедах и войнах, жестокости и святости государство наше из разрозненных лоскутов раздельных племён, земель северных и южных, восточных и западных удельных княжеств и наделов. Захватывались и присоединялись новые земли и народы, всё это многообразие стабилизировалось, твердело и превращалось в могучую людьми, войском и духом державу. Нашу Родину — Россию.

Реактор выпрямился, сделал вид, что снимает треуголку и сделал ею сверху вниз широкий поклон. Виват Кавалеры.

Меж тем, это уже пришло время царствования Петра Алексеевича, и зазвучали, зазвенели саблями связки чтеца Петровых указов нового времени. Разбудили долгий сон Российской империи.

Была Россия в древние времена довольно мужественна и храбра, но не довольно вооружена, ниже правильно расположена. И как политическая пословица сказует о государствах, морского флота не имущих, что не токмо одну руку имеют, а имеющие и флот — обе, так и наша Россия одну только руку имела тогда.

Пётр I. 329,10—11

Понеже корень всему злу есть сребролюбие, того для всяк командующий должен блюсти себя от лихоимства, и не токмо блюсти, но и других от оного жестоко унимать и довольствовать определённым; ибо многие интересы Государственные через сие зло потерены бывают, и такой командир, который лакомство великое имеет, немного лучше изменника почтен быти может; понеже оного неприятель посторонним образом подарить и с прямого пути свести легко может, того ради всякому командиру надлежит сие непристанно в памяти иметь, и от оного блюстися: ибо может таковым богатством легко смерть, или бесчестное житие купить.

Пётр I 509

Голос докладчика звенел, люди уже были другими, слушали и услышали. Обладая прекрасной памятью, энциклопедическими знаниями, откуда, в столь юном возрасте, он кроме всего прочего, как говорят театральные — держал аудиторию.

Никто уже не помнил о споре и вообще, о цели митинга, зачем они сюда пришли. Кто-то забыл о ботинке, что жал. Кто-то о долгах, из которых не знаешь, как выпутаться. Все забыли о времени.

А рассказчик уже стоял, протирая воображаемое пенсне. Это был Лев Троцкий —

«Наше положение на фронтах таково. На востоке наше положение пошатнулось. Мы имеем здесь крупные неудачи как раз в такой момент, когда на других фронтах мы одерживаем ряд грандиознейших побед. А фронтов у нас столько же, сколько и границ. Куда из Москвы ни проведете вы линию, все выйдете на фронт. И вот это кольцо по мысли империалистов должно было сжиматься все уже и уже и, наконец, задушить нас в своих железных тисках. Было время, четыре месяца тому назад, когда я и сам задумывался, победим ли мы сейчас или через 4—5, даже 10 лет. Но это время миновало. И, наконец, теперь мною получены телеграммы о взятии Симферополя и Евпатории».

(из Речи к красным морякам в Н. Новгороде 12 апреля 1919 г.)

Подражая, голосу и манерам создателя Красной Армии и героя Гражданской войны, Реактор грассировал и экзальтированно широко размахивал руками и выдерживал многозначительные паузы.

Затем резко крутнулся на месте, и уже предстал другим, новым персонажем. Слушателям предстояло услышать и узнать в нём очередных действующих лиц нашей истории.

Они сейчас вместе со Сталиным и народным артистом Диким Алексей Денисовичем в кабинете вождя в Кремле пили коньяк. Дикому, с похмелья рюмочку, Иосифу Виссарионовичу Джугашвили из стакана.

Вот тэперь, ми будэм с Вами на равных, нэ так лы Алэксей Дэнисович? Тэк почэму, Ви сыграли товарища Сталына бэз акцэнта? Пояснытэ пожалуста.

А уже через минуту на даче №2, шёпотом прозвучали, прошипели слова Л.П.Берии — Сдох, проклятый тиран.

В какой-то следующий момент Реактор окликнул Серёжку с Малой Бронной и Витьку с Маховой, и все повернули головы, высматривая через дорогу двух погибших москвичей, и не находя, с недоумением поворачивали их опять к докладчику.

А на тротуаре Стремянного переулка, через дорогу, идущие по своим делам пешеходы, не понимали, что так привлекло внимание людей с другой стороны проезжей части, приостанавливались и оглядывались, озирались.

Никто, точно не хотел, чтобы это время кончилось. Рассказчик, так интересно и об интересном, никогда ранее не слышанном говорил. Так свободно, как будто сам был участником всех этих событий.

Скажи он сейчас — Вперёд на Анталью и все, ну почти все ринулись бы брать с боем турецкий курорт, хотя где он, а где они? И вообще на кой ляд она Анталия сдалась? Но все когда-нибудь проходит, и здесь такое время настало, он заканчивал. Измотанный, выдавший с надрывом столько эмоций его голос, немного севший опять зазвенел.