Грег Иган - Рассказы [Компляция]

Скинув ноги с кровати, я сажусь, держась рукой за живот — хотя в этом нет никакого смысла: меня даже не тошнит. Напряжение исходит не из моих внутренностей.

Я сижу, дожидаясь, пока не уляжется паника.

Но ничего не меняется.

Я едва не срываю пластырь — а что еще это может быть? — но успеваю передумать. Сначала я хочу кое-что попробовать. Я включаю радио.

— … предупреждение о циклоне, надвигающемся на северо-западное побережье…

Десять тысяч червячков струятся и клокочут; слова ударяют по ним, как поток воды из пожарного шланга. Я резким движением выключаю радио, успокаивая столпотворение — и после этого слова эхом отдаются в моей голове:

— … циклон…

Каскад окаймляет понятие, возбуждая образы, которые отражают его звучание; едва ощутимый вид слова на письме; изображение, абстрагирующее сотню спутниковых погодных карт; кинохроника с вырванными ветром пальмами — и гораздо-гораздо больше, настолько, что невозможно охватить.

— … предупреждение о циклоне…

Большая часть образов, отвечавших за «предупреждение», уже были активны — опираясь на контекст, предугадывая очевидное. Образы съемок с высоты урагана становятся сильнее и возбуждают другие — сделанные наутро кадры людей рядом с пострадавшими от непогоды домами.

— … северо-западное побережье…

Образ спутниковой погодной карты сжимается , фокусируя свою энергию в одном взятом из памяти — или сконструированном — изображении с наложенным в нужном месте вихрем облаков. Вспыхивают образы, кодирующие названия полудюжины северо-западных городов, виды туристических достопримечательностей…, пока каскад не добирается до туманных ассоциаций со спартанской простотой деревенских пейзажей.

И я понимаю, что именно сейчас происходит. (Вспыхивают образы «понимания», вспыхивают образы «образов», вспыхивают образы «замешательства», «переполненности чувствами», «безумия»…)

Процесс слегка успокаивается (вспыхивают образы для каждого из этих понятий). Я могу это постичь, оставаясь спокойным, я могу дойти до конца (вспыхивают образы). Я сижу, положив голову на колени (вспыхивают образы), пытаясь добиться необходимой сосредоточенности мыслей, чтобы справиться со всеми резонансами и ассоциациями, которые пластырь (вспыхивают образы) продолжает передавать в мой не вполне зрячий левый глаз.

Не было никакой нужды совершать невозможное, засев за составление словарь на бумаге. За последние десять дней образы вытравили свой собственный словарь прямо в моем мозге. Нет необходимости сознательно наблюдать и запоминать, какой образ соответствует конкретной мысли; все свое бодрствование я провел в окружении тех же самых ассоциаций — они въелись в мои синапсы за счет простого повторения.

И теперь это начинает приносить свои плоды. Мне не нужен пластырь, чтобы знать, какие мысли, на мой взгляд, крутятся у меня в голове — но теперь он показывает мне и все остальное: слишком слабые и мимолетные детали, которые невозможно уловить при помощи одной лишь рефлексии. Не один, самоочевидный поток сознания — последовательность событий, определяемую самым мощным образом из всех, активных в конкретный момент времени — а все кружащиеся под ним потоки и водовороты.

Весь хаотичный процесс мышления.

Пандемониум.

Речь — это настоящий кошмар. Я практикуюсь в одиночестве, разговаривая с радио, но мой голос настолько нетверд, что я не решаюсь даже на телефонный разговор, пока не научусь избегать ступора и не отклоняться от намеченной цели.

Мне едва удается открыть рот, не ощущая дюжину образов слов и фраз, которые возносятся в ранг возможных , соревнуясь за возможность быть высказанными — и каскады, которые должны были за долю секунды схлопнуться до единственного варианта (раньше так, скорее всего, и было, иначе весь этот процесс был бы просто невозможен), продолжают нерешительно жужжать в силу одного лишь факта, что теперь все альтернативы стали доступны моему сознанию. Спустя какое-то время я научился подавлять обратную связь — по крайней мере, настолько, чтобы избежать паралича. Но ощущения по-прежнему довольно странные.

Я включаю радио. — Тратить деньги налогоплательщиков на реабилитацию равносильно признанию, что мы слишком рано выпустили их на свободу, — говорит дозвонившийся на станцию радиослушатель.

Каскады образов наполняют оголенный смысл слов множеством ассоциаций и связей…, которые уже спутаны с каскадами, конструирующими собственные ответы и вызывающими собственные ассоциации.

Я отвечаю так быстро, как могу: «Реабилитация обходится дешевле. А вы что предлагаете — держать людей под замком, пока они не станут слишком дряхлыми, чтобы снова преступить закон?» Когда я говорю, передо мной победоносно вспыхивают образы выбранных слов — в то время как образы, отражающие два-три десятка других слов и фраз, начинают угасать только сейчас, как будто услышать мой фактический ответ было для них единственным способом убедиться в потере собственного шанса на жизнь.

Я повторяю эксперимент десятки раз, пока не начинаю четко «видеть» образы для всех возможных ответных реплик. На моих глазах они плетут в моем разуме замысловатые паутины смыслов, в надежде, что выбор падет именно на них.

Вот только… где и когда происходит этот выбор?

Ответа на этот вопрос у меня по-прежнему нет. Когда я пытаюсь замедлить процесс, мои мысли сковывает паралич — но если мне удается получить отклик, любая попытка проследить за его динамикой оказывается тщетной. Спустя секунду или две, я все еще могу «видеть» б о льшую часть слов и ассоциаций, затронутых этим процессом…, однако отследить выбор реплики до его источника — до самого меня — все равно что пытаться найти виновного в столкновении тысячи машин по одному размытому снимку, на котором с большой выдержкой запечатлена вся неразбериха.

Я решаю сделать перерыв на час-другой (Каким-то образом я решаю). Ощущение разложения на кучу извивающихся личинок потеряло первоначальную остроту — но я все равно не могу до конца заглушить собственное восприятие пандемониума. Я мог бы попробовать снять пластырь — но риск медленной реакклиматизаци, которая может потребоваться, когда я снова его надену, вряд ли того стоит.

Стоя в ванной и бреясь, я перестаю смотреть себе в глаза. Хочу ли я пройти через это? Хочу ли наблюдать за отражением своего разума в тот момент, когда убиваю незнакомого человека? Что это изменит? Что докажет?

Это бы доказало, что внутри меня есть искорка свободы, к которой больше никто не может прикоснуться — и которую никто не может забрать. Это бы доказало, что я, наконец-то, несу ответственность за все свои поступки.