Грег Иган - Рассказы [Компляция]

Я чувствую, как что-то поднимается внутри пандемониума. Как что-то всплывает из его глубин. Закрыв оба глаза, я замираю, оперевшись на раковину — затем я открываю глаза и снова пристально смотрю в оба зеркала.

И, наконец, я вижу его поверх своего лица — замысловатый звездчатый образ, похожий на какое-то придонное животное, касающееся своими тонкими нитями десяти тысяч слов и символов — имея в своем распоряжении всю машинерию мысли. Меня накрывает волна дежавю: этот образ я «видел» уже много дней. Всякий раз, как воспринимал себя в качестве субъекта, действующего лица. Всякий раз, когда размышлял о силе воли. Всякий раз, как мысленно возвращался к тому моменту, когда почти нажал на спусковой крючок.

У меня нет ни единого сомнения: это оно. То самое «Я», которое принимает все решения. «Я», которое свободно.

Я снова замечаю свой глаз, и образ начинает источать потоки света — не просто от вида моего лица, а от вида того, как я наблюдаю и знаю, что наблюдаю — и что могу в любой момент отвернуться.

Я встаю и изумленное разглядываю это чудо. Как мне его назвать? «Я»? «Алекс»? Ни одно из этих имен на самом деле не годится; они слишком многозначны. Я пытаюсь найти слово, образ, который бы дал самый мощный отклик. Отражение моего лица в зеркале, извне, вызывает едва заметное мерцание — но когда я ощущаю себя безымянно сидящим в темной пещере черепа — наблюдая за происходящим через глаза, управляя телом…, принимая решения, дергая за ниточки… образ распознает меня, вспыхивая ярким пламенем.

— Повелитель воли, — шепчу я. — Вот кто я такой.

Голова начинает пульсировать. Я позволяю созданному пластырем образу погаснуть.

Закончив бриться, я в первый раз за несколько дней осматриваю пластырь снаружи. Дракон, вырывающийся из своего иллюзорного портрета в попытке обрести трехмерность — или, по крайней мере, изображенный таковым. Я думаю о человеке, у которого украл пластырь и задаюсь вопросом, смог ли он хоть раз заглянуть в пандемониум так же глубоко, как и я.

Но такого просто не может быть — ведь тогда он бы ни за что не позволил мне забрать пластырь. Потому что теперь, когда перед моими глазами появился проблеск истины, я знаю, что расстался бы со способностью ее видеть лишь ценой собственной жизни.

Я выхожу из дома около полуночи, осматриваю местность, считываю ее пульс. Ритм, в котором сменяется активность местных клубов, баров, борделей, игровых домов и частных вечеринок, слегка отличается от ночи к ночи. Но меня не интересуют скопища людей. Я ищу место, куда человеку идти ни к чему.

Наконец, я выбираю стройплощадку, расположившуюся в окружении безлюдных офисов. Я нахожу клочок земли, закрытый от двух ближайших уличных фонарей большим контейнером у дороги, который отбрасывает черную треугольную тень. Я сажусь на промокший от росы песок и цементную пыль — пистолет и балаклава лежат наготове в пиджаке.

Я спокойно жду. Я научился терпению — бывали ночи, когда мне приходилось встречать рассвет с пустыми руками. Но чаще кто-нибудь обязательно решает срезать путь. Или забредает не туда.

Прислушиваясь к звуку шагов, я отпускаю свой разум в свободное плавание. Я старюсь пристальнее следить за пандемониумом, пытаясь выяснить, удастся ли мне пассивно впитывать последовательность образов, размышляя о чем-то другом… а затем заново проигрываю свои воспоминания, фильм о моих мыслях.

Я складываю пальцы в кулак, затем раскрываю его. Снова складываю и… оставляю как есть. Я пытаюсь поймать повелителя воли на месте преступления, тренируя свою способность исполнять желаемое. Воссоздавая картину, которую мне как будто бы удалось «увидеть», узор с тысячей щупалец отчетливо вспыхивает ярким светом — но память выкидывает странные фокусы: я не могу восстановить правильную последовательность событий. Каждый раз, когда я прокручиваю этот фильм у себя в голове, я вижу, что большая часть остальных образов, вовлеченных в процесс, загораются первыми , посылая каскады сигналов, которые сходятся в повелителе воли, заставляя вспыхнуть и его — что полностью противоречит известной мне истине. Повелитель воли загорается в тот момент, когда я, по моим же ощущения, делаю выбор… так как же этому поворотному моменту может предшествовать что-либо, помимо мыслительного шума?

Я практикуюсь больше часа, но иллюзия не рассеивается. Может, дело в искаженном восприятия времени? В каком-нибудь побочном эффекте пластыря?

Звук приближающихся шагов. Один человек.

Я натягиваю балаклаву и жду несколько секунд. Затем я медленно поднимаюсь на корточки и осторожно выглядываю из-за края контейнера. Он прошел мимо, не оглядываясь назад.

Я направляюсь следом. Он идет быстрым шагом, засунув руки в карманы пиджака. Когда расстояние между нами сокращается до трех метров — достаточно близко, чтобы у большинства людей не возникло желания сбежать — я тихо говорю: «Стой».

Мельком взглянув на меня через плечо, незнакомец оборачивается. Он молод, лет 18 или 19, выше и, вполне вероятно, сильнее меня. Мне стоит быть внимательнее на случай какой-нибудь глупой бравады. Не то чтобы он стал протирать от удивления глаза, но вид балаклавы, похоже, всегда вызывает на лицах людей выражение нереальности происходящего. Да, и еще атмосфера спокойствия: когда я не начинаю махать руками и выкрикивать ругательства из голливудских фильмов, некоторые люди оказываются не в состоянии поверить, что все это происходит на самом деле.

Я подхожу ближе. В одном ухе он носит бриллиантовую сережку-гвоздик. Она совсем крошечная, но это лучше, чем ничего. Я указываю на нее, и незнакомец передает сережку мне в руки. Несмотря на свой мрачный вид, он вряд ли решится на какую-то глупость.

— Достань бумажник и покажи мне, что внутри.

Он послушно извлекает содержимое и раскрыв в виде веера, показывает мне на манер карточной колоды. Я выбираю е-деньги — «е» в смысле «еле защищенные от взлома»; я не могу узнать баланс, но все же опускаю карту в карман, позволяя ему забрать все остальное.

— А теперь снимай обувь.

Он соглашается не сразу, и я вижу, как на мгновение в его глазах вспыхивает чистое негодование. Но он все же слишком напуган, чтобы хоть что-то сказать в ответ. Он подчиняется, неуклюже снимая обувь, поочередно становясь на одну ногу. Я его не виню: сидя, я бы чувствовал себя более уязвимым. Даже если это ничего не меняет.

Пока я шнурками привязываю туфли к задней части своего ремня, он смотрит на меня так, будто пытается решить, понимаю ли я, что ему больше нечего мне предложить — решить, буду ли я разочарован и зол. Я без намека на злость смотрю в ответ, стараясь всего лишь запечатлеть его лицо в своей памяти.