Роберт Хайнлайн - Кот, который ходил сквозь стены

Гарантия чего? Хендрик Шульц походил на Санта-Клауса без бороды и нисколько не походил на моего приятеля Энрико, так что я стер его с экрана, хоть и с неохотой, поскольку ощутил некоторое родство душ с преподобным доктором.

— Гвен, его нет в справочнике — по крайней мере, под именем, которое стоит в удостоверении «Золотого правила». Значит ли это, что его никогда там не было? Или его имя удалили прошлой ночью, еще до того, как труп остыл?

— Ждешь ответа? Или просто размышляешь вслух?

— Пожалуй, ни то ни другое. Следующий шаг — запросить центральный модуль.

Найдя в справочнике номер, я позвонил в службу иммиграции, располагавшуюся в центральном модуле.

— Говорит доктор Ричард Эймс. Я ищу жителя по имени Энрико Шульц. Не могли бы вы дать мне его адрес?

— Почему бы вам не поискать в справочнике? — Голос звучал точь-в-точь как у моей учительницы в третьем классе, что отнюдь не является похвалой.

— В справочнике его нет. Он турист, а не абонент. Мне просто нужен его адрес в «Золотом правиле». Отель, пансионат — что угодно.

— Ну-ну. Вы же прекрасно знаете, что мы не сообщаем личную информацию, даже о чьих-либо координатах. Если его нет в списке, значит он честно за это заплатил. Поступайте с другими так, как хотите, чтобы поступали с вами, доктор. — С этими словами она отключилась.

— И где теперь будем спрашивать? — поинтересовалась Гвен.

— Там же, у той же офисной крысы, только с наличными и при личной встрече. Терминалы — это удобно… но не для взяток размером менее сотни тысяч. Чтобы слегка подмазать, куда практичнее явиться лично и с деньгами. Идешь со мной?

— Думаешь, тебе удастся от меня отделаться? В день нашего бракосочетания? Только попробуй, негодяй ты этакий!

— Может, наденешь что-нибудь на себя?

— Ты стыдишься, как я выгляжу?

— Вовсе нет. Идем.

— Сдаюсь. Погоди секунду, только найду туфли. Ричард, может, по пути заглянем ко мне? Вчера, на балете, я смотрелась очень шикарно, но вряд ли мое платье подходит для визита в учреждение в это время дня. Я хотела бы переодеться.

— Ваше желание — закон. Но у меня возникла вот какая мысль: не хочешь перебраться ко мне?

— А ты этого хочешь?

— Гвен, мой опыт говорит, что супруги могут жить на две кровати, но почти никогда — на две квартиры.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Ага, заметила все-таки. Гвен, у меня есть одна отвратительная привычка, из-за которой со мной тяжело жить. Я пишу.

Моя любимая озадаченно взглянула на меня:

— Ты уже говорил. Но почему «отвратительная»?

— Гм… Гвен, дорогая, я не собираюсь извиняться за свое писательство… как и за свою недостающую ногу… по правде говоря, одно привело к другому. Когда я распрощался с профессией военного, мне нужно было что-то есть. Ничему другому я не учился, а дома вместо меня уже разносил газеты другой парень. Но писательство — законный способ не работать, не занимаясь при этом воровством, к тому же для него не нужны ни талант, ни знания.

Однако оно делает человека малообщительным, поскольку требует одиночества, как мастурбация. Стоит потревожить писателя, когда он пребывает в муках творчества, и он, скорее всего, повернется и прокусит тебе руку до кости… не отдавая себе в этом отчета. Об этом, к своему ужасу, зачастую узнают мужья и жены писателей.

И еще — слушай внимательно, Гвен! — писателя невозможно приручить, привить ему цивилизованные манеры. Или хотя бы вылечить. Если в доме живет больше одного человека, включая писателя, единственное известное науке решение — предоставить пациенту изолированное помещение, где он может находиться в периоды обострения, и подавать ему еду на палке. Потому что если побеспокоить его в такие моменты, он может разразиться рыданиями или прийти в ярость. Порой он вообще никого не слышит, пребывая в таком состоянии, а если потрясти его — укусит. — Я изобразил лучшую из своих улыбок. — Не волнуйся, любовь моя. Прямо сейчас я ничего не пишу и не собираюсь начинать, пока мы не выделим изолированное помещение для моей работы. Здесь слишком мало места, как и у тебя. Гм… пожалуй, еще до того, как мы отправимся в центр, я позвоню в Управление и узнаю, есть ли жилые модули побольше. Нам также понадобятся два терминала.

— Зачем два, дорогой? Я не особо пользуюсь терминалом.

— Но когда пользуешься, он тебе нужен. А если этот терминал работает в режиме текстового редактора, его нельзя использовать для другого — ни газет, ни почты, ни покупок, ни программ, ни личных звонков, вообще ничего. Поверь мне, дорогая, я страдаю этой болезнью уже много лет и знаю, как с ней справляться. Дайте мне комнатку с терминалом, где можно запереться, и я ничем не стану отличаться от обычного здорового мужа, который каждое утро уходит на работу и занимается там всем, что положено делать на работе. Не знаю, правда, чем: я никогда особо не интересовался этим.

— Да, дорогой. Ричард, тебе нравится писать?

— Писать никому не нравится.

— Ясно. В таком случае признаюсь, что не сказала всей правды, заявив, будто вышла за тебя ради твоих денег.

— А я не слишком тебе поверил. Мы квиты.

— Да, дорогой. Я в состоянии содержать тебя как домашнего питомца. Нет, яхты тебе я, конечно, не куплю, но мы можем вполне комфортно жить в «Золотом правиле» — не самом дешевом месте в Солнечной системе. И писать тебе не придется.

Я одарил ее долгим нежным поцелуем:

— Рад, что я на тебе женился. Но на самом деле я не могу не писать.

— Но тебе же это не нравится, а деньги нам не нужны. Нет, правда, не нужны!

— Спасибо, любовь моя. Но я еще не сказал о другом коварном свойстве писательства. От него невозможно отказаться. Писатели продолжают писать даже после того, как в этом отпадает финансовая необходимость… поскольку, когда пишешь, страдаешь намного меньше, чем когда не пишешь.

— Не понимаю.

— Я тоже не понимал, пока не сделал первого рокового шага — это был всего лишь короткий рассказ, и я искренне полагал, что могу его бросить в любой момент. Не важно, дорогая. Лет через десять поймешь сама. Просто не обращай внимания на мое нытье. Оно ничего не значит — всего лишь болезненная привычка, от которой нельзя избавиться.

— О, Ричард, а если обратиться к психоаналитику?

— Не хочу рисковать. Я знал писателя, который попробовал этот способ. Да, его излечили от писательства, но не от потребности писать. Последний раз, когда я его видел, он сидел на корточках в углу и весь дрожал — считалось, что он находится в спокойном состоянии. Но один лишь вид текстового редактора вызывал у него припадок.

— Э-э-э… Это опять твоя склонность к легкому преувеличению?

— Да что ты, Гвен! Могу сводить тебя к нему — показать его могилу. Не важно, дорогая. Сейчас позвоню в Управление, в отдел размещения.