Анастасия Баталова - Нефть в наших жилах

Если выражаться образно, то за ее правым плечом стоял настырный призрак матери: «Нет на свете ничего страшнее бедности, Татка, заклинаю тебя: все силы свои употреби на то, чтобы вырваться из болота, в котором прозябает вся наша семья, за каждый шанс хватайся двумя руками, а если руки связаны за спиной — пытайся поймать шанс зубами». А за левым плечом стоял кто-то другой, голос его был тише, логика казалась более расплывчатой, Тати Казарова едва различала застенчивое бормотание второго голоса на фоне чеканных отповедей «матушки». Голос этот когда-то советовал ей не бросать Алана, периодически напоминал о дочери, которая подрастала Всемудрая знает где без неё, и многозначительно замолчал, когда Тати положила глаз на Кузьму шай Асурджанбэй.

В тот вечер, выйдя из ресторана, она заметила следующий за нею вдоль тротуара лимузин.

Когда машина поравнялась с шагающей женщиной, опустилось стекло, и стриженая девушка в черном пиджаке попросила Тати остановиться.

Дверца с мягким щелчком открылась, и её пропустили внутрь. Так и произошел разговор — в лимузине сидела Зарина.

Когда подошвы Тати снова коснулись асфальта, она не была окончательно уверена, что произошедшее не фрагмент сна, навеянного просмотром остросюжетного фильма. Времени на раздумья ей было дано три дня, и один из этих дней уже был истрачен наполовину.

— Деньги ты получишь сразу все наличными после того, как передашь Кузьму моим людям. Будет инсценировано нападение и похищение его уже у тебя… Кстати, — подробно описав план, добавила Зарина, — парень у меня созрел, можешь потешиться с ним, раз душа лежит… В качестве бонуса.

Онки и Холли сидели в аэропорту Хорманшера на лавочке возле кофейного аппарата. Зерновым кофе он угощал даже тех, у кого не оказывалось при себе ни наличных денег, ни платежной карты. Чтобы рассчитаться за напиток, достаточно было ввести в поле код-идентификатор билета — система сама списывала средства со счета пассажира.

— Дрянь, — сказала Онки, придирчиво разглядывая осадок на дне картонного стаканчика с надписью на хармандонском языке.

— Если бы ты хоть раз брала в столовой АЦИАЯ «студенческий» кофе, ты бы постыдились хаить этот небесный нектар, — смеясь глазами, вступилась за автомат Холли.

— Почему «студенческий»?

— У нас продают два вида: кофе за восемь атлантиков, и за пятьдесят. Дорогой мы называем — «профессорский».

Холли, запрокинув голову, вылила себе на язык остатки напитка.

— Знаешь, Онки, — заговорила она снова, — мою благодарность тебе нельзя выразить. Ты как будто стала моей второй матерью. Человек жив своим делом, и ты мне подарила жизнь. Ты дала моей мечте дорогу в реальность. Без тебя, без твоих идей и «подвешенного» языка мне не удалось бы найти столько крупных инвесторов. Я предлагаю тебе стать совладелицей моей компании. Знаешь, как мы её назовем?

— Как?

Онки словно не заметила прозвучавшего предложения.

— У тебя нет вариантов? Ведь если это наша общая компания, то и придумать название и логотип мы должны вместе.

— Послушай, Холли… Вы, ученые, народ очень эмоциональный, я понимаю, как много значит для тебя запуск этого проекта… Но это твой проект. Я политик, и мне не положено иметь бизнес. Помочь тебе было моим гражданским долгом, вот и все. Хорошее дело не должно оставаться без помощи власть имущих, я так считаю.

— Короче, если когда-нибудь решишь всё бросить, обращайся — я поставлю в своем кабинете два директорских кресла, — прочувствовано произнесла Холли, проведя ладонью по Онкиной руке, лежащей на подлокотнике.

Прикосновение было теплым, и таким нежным, как дыхание, как упавший лепесток. Онки немного удивилась: если бы она не знала, кто сидит рядом, то подумала бы, что её погладил мужчина.

— Посадку объявили, идём, — она поспешила подняться.

Никто из людей, с которыми Онки общалась по работе, не трогал таким образом её рук, а физических проявлений дружбы она стеснялась. Даже Ритка, зная это, нечасто позволяла себе обнять подругу или похлопать по плечу.

Холли догнала её и взяла за руку. Странно это было между двумя взрослыми людьми.

«Большие ученые почти все с приветом…» — чтобы не обидеть Холли, Онки сопротивляться не стала.

— Ты ненормальная, Селия! Как можно было вписаться в такую авантюру! Это ведь из области фантастики — получение энергии с космической станции! Ты же образованная женщина…

— Вот именно, — мягко согласилась Селия, — лекцию читали как раз для таких как я.

— Ну, допустим даже они не шарлатаны, и сами во все свои каракули верят, — праведное возмущение не оставляло Зарину, — крайне мала вероятность, что у них получится. Ты не боишься потерять свои деньги?

Селия остановила на собеседнице внимательный взгляд своих больших мазутных глаз.

— Большие деньги нужны на большие цели, разве нет? У меня слишком много денег, чтобы просто на них жить.

— Ты точно не в своем уме! Будь я твоей матушкой, я бы лишила тебя наследства, а лучше — положила бы на лавку и отходила ремнем! Ох, вышибла бы дурь! Денег у неё, видите ли, излишек образовался! Раздать надо бедным! Нашлась коммунистка!

Зарина, пользуясь священным правом старшей, распекала молодую миллиардершу в своё удовольствие.

Селия слушала, как положено слушать женщину, родившую ей мужа — не возражая. Она, конечно, никогда ещё не бывала беременной, но читала, что это состояние способно влиять на эмоциональность — Селия великодушно извиняла свою свекровь заранее за всё, что та могла ей наговорить.

— Ну как, о чём они беседуют там? — сверкая глазами, пытал Кузьма Луку, которого послал подслушивать.

— Не понял я, — пробормотал мальчуган, — матушка твоя сказала, что госпожа Селия деньги свои кому-то отдала, и пропадут они теперь…

— Да и хрен с ними! — осерчал юноша, — пусть хоть огнём горят эти Селиины деньги! Я только рад! Ненавижу я их, одни проблемы от богатства: туда не ходи, сюда не гляди, охрана пасет тебя, как козла, на коротком поводке… Ты знаешь, Лука, может, сейчас очень странное скажу: я бы хотел быть бедным. Вот воля им: проснулся утром и иди куда хочешь, и никто за тобой не следит, не указывает тебе, и голову заматывать не надо, я столько раз видел на улице парней моего возраста без этих дурацких мешков на лицах, идут себе, никто на них не глазеет…

Лука глядел на Кузьму почти не моргая — неподвижные глаза его темнели с каждым словом, точно гроза собиралась в них:

— Дурак ты. Сам не знаешь, про что говоришь. Бедным страшно быть. Проснулся утром и иди куда хочешь. Да. Что правда, то правда. Этого не отнять. Да только куда пойдешь, если жрать хочешь так, что ноги не идут? А жратвы нет у тебя. Что делать будешь? Попрешься на Тиргейский рынок: там надо украсть что-нибудь, да так, чтобы тебя не поймали. Поймают — побьют — не встанешь. Иногда, бывает, везет: дыню уронили, раскололась, или виноград заплесневел — могут угостить. Не сляжешь если потом животом мучиться после этой дряни — считай — король!