Роман Орлов - Весы Лингамены

— Ну что, кармоведы? — оторвался, наконец, Ящер от текста. — Вы действительно думаете, что это я был? Слишком уж поэтичен этот Сумеречный Варвар. Чего тут вирши-то сочинять? К сожалению, на деле всё куда прозаичнее.

— Такое ощущение, — задумчиво сказал Гелугвий, — что автор заведомо однобоко описывает наше время, ему как будто специально хочется всё очернить. Как обиду большую на мир затаил…

— А я не верю Варвару этому, всё это ложь! — воскликнул Текано. — И в описаниях этих не узнаю я ни себя, ни тех, кого знаю. Не может быть, чтобы все люди были такими! Я сам бороздил неспокойные воды новых идей мироустройства, и в итоге эти мечты привели меня в Механический Город. И если бы не искреннее участие Даримы в моей судьбе, я прозябал бы там до самой смерти! И одной улыбкой меня было явно не спасти. Даже если это улыбка Даримы, — и Текано с благодарностью и некоторым смущением от своего красноречия посмотрел на свою учительницу.

— Верно, никому не хотелось бы узнать себя в этом описании, — задумчиво проговорила Лингамена. — Но, надо сказать, у этого парня был большой потенциал, правда, направил он его исключительно на разрушение. А занялся бы, к примеру, наукой, глядишь, и что-то ценное человечеству бы дал.

— Да, фальшь в мире присутствует, но не в таких количествах, как мерещилось этому социопату, с которым я после прочтения сего трактата тем более не чувствую никакой связи, — резюмировал Ящер. — Ну а теперь я готов добровольно отдать себя на рассмотрение… как это там… «мониторам правды из кристаллического концлагеря»!

Штольм поднялся с кресла.

— Ну что ж, — сказал он, — мы ни разу этого не делали здесь. Но раз уж решено… Давайте пройдём в другой зал, там удобнее.

Вскоре мы оказались в помещении с большим экраном в стене. На полу были навалены мягкие маты, и Штольм пригласил всех рассаживаться. Ящеру он предложил занять место близ экрана, а задавать наводящие вопросы машине попросил Дариму.

— Ответ кристалловизоров мы увидим на экране. Все готовы? Тогда начинаем.

На миг стало очень тихо, и сердца присутствующих беспокойно затыкались в виски. Затем послышался шорох клавиш. Пока Дарима просила кристалловизоры рассказать о жизни Ящера, меня посетила мысль, что на самом деле я никогда по-настоящему и не видел, как эти машины работают с человеком при живом контакте с наводящими вопросами. Когда я был маленьким, мне однажды это объясняли и показывали, но ситуация там была совсем другая. В моём присутствии мама попросила наш домашний кристалловизор подтвердить, что не прятала от меня мои любимые шоколадные конфетки. Она подошла к экранам и встала около них, театрально раскинув руки и закрыв глаза, а я превратился в напряжённое ожидание. Через секунду на мониторах появился текст в обрамлении зелёной рамки: «Мама не прячет от Минжура конфеты. Завтра их сотворит машина желаний». Так, чтобы не перекармливать меня сладким, маме приходилось хитрить, выдавая обычный автомат по производству всего за вычислитель, контролирующий количество конфет, отпускаемых им маленькому шалунишке! Помню, как впервые увидел на картинке первые модели машин желаний с большим ящиком сбоку и подумал, как было хорошо в те времена — ящик можно было взломать и достать оттуда целый мешок конфет, пока родители не видят. Откуда же брала конфеты наша «машинка», мне было неведомо… Воспоминания нахлынули, и, погрузившись в них, я не заметил, как на экране полился неспешный рассказ о жизни Ящера. Вот он в моём пересказе:

Уже по юным годам Ящера чётко прослеживалось влияние некой Силы, природу которой, не будучи способными заглянуть ещё дальше, преобразователи сигналов кристалловизоров определили как «врождённая». Эта Сила толкала его совершать поступки не совсем понятные с точки зрения большинства, гнала прочь от обыденности, тянула к извечным вопросам и самокопанию. Сначала она отвлекла Ящера от изучения начал роботехники, которыми тот, возмечтав стать специалистом в этой области, увлёкся было в 12 лет. Ящер, делавший успехи в изучении принципов машиностроения, в один прекрасный день заявил родителям, что перестал понимать, почему за людей вдруг всё стали делать роботы и машины желаний. «Люди что, все скопом потеряли способность обед себе готовить? У них что, руки и ноги перестали расти?» — спрашивал он старших. Но ничего вразумительнее «это прогресс, сынок!» он в ответ не услышал. В конце концов, отец предложил попытать счастья у историков роботостроения, но по прошествии всего пары месяцев Ящера такие частности уже мало занимали. Он жаждал глобального проникновения в суть разверзшихся перед ним вопросов. Сила направила его любознательность на доскональное изучение последней четверти второго тысячелетия, когда один исторический пласт с нарастающей скоростью сменял другой. И вот там-то, в дымных веках научно-технической революции, Ящер и усмотрел своим чутким внутренним взором главную опасность для человека, ставшую незримым спутником последнего на протяжении всей его дальнейшей истории. С той поры ни родители, ни кто-либо другой уже не были советчиками для быстроразвивающейся личности юноши. Ему 18, и с высоты глядит он на приевшуюся фантасмагорию техногенной цивилизации. Да, ему уже 18, и он, подававший надежды, так и не стал ни инженером роботехники, ни исследователем дальних миров. Казалось, теперь для дальнейшего движения вперёд ему чего-то здорово не хватало, и даже Сила на время перестала назойливо напоминать о своём постоянном присутствии. Ящер будто затаился перед своим первым дальним полётом. В эти годы он отчётливо начал чувствовать ответственность за весь мир — странная, не оформившаяся тень чувства, которой, однако, полностью были лишены многие его сверстники. Ящер осознавал лишь, что рождён, чтобы произвести некие действия, изменить привычный порядок — пусть даже лишь в своём окружении. Он был твёрдо убеждён, что жизнь его должна быть и будет посвящена делу изменения мира. Но как и с чего начинать, где найти точку для приложения своих сил — он понятия не имел. Вокруг царил безупречный, идеально отлаженный порядок поддерживаемого машинами мира людей.

И тут рукою ли Силы, вследствие ли каких-то других необъяснимых причин, но вскоре недостающие элементы мозаики окончательно сложились в своей грандиозной, уникальной последовательности, и на горизонте событий появился человек, указавший Ящеру дальнейший путь. Этот немолодой уже мыслитель по имени Яридомон в деталях видел новый рассвет человечества, он до мелочей продумал путь, который должен привести род людей к новому золотому веку. Долго трудился Яридомон над описанием своих идей, пытаясь составить из них связный литературный конспект. Познакомившись с Ящером, он стал часто делиться с ним своими идеями, всё больше времени посвящая восторженным рассказам о светлом будущем человечества, и всё меньше уделяя работе над книгой. Мыслитель был человеком вспыльчивым, восторженным, легко меняющим настроение. Заплутав в вечных сомнениях и душевной слабости, он так и не смог довести своё дело до конца и, тем более, увидеть воплощение своих помыслов в реальной жизни…