Мишель Демют - Планета семи масок

— Давайте я! — сказал Джеки. Он весь дрожал, лицо его было мертвенно бледно. — Инспектор, если там лежит мой брат, вы не можете мне не позволить… В конце концов, чем я рискую? Вы ведь пойдете впереди. И клянусь, я не выпущу из рук фонарь. Ни за что!

Инспектор смерил взглядом это жалкое подобие человека.

— Ты можешь попасть под удар, — хмыкнул он. — Никогда не знаешь, какое оружие применят эти инопланетные твари. Нам не понять, что они там себе думают и чего хотят… Может быть для этой зверюги петь, как для нас дышать!

— Знаю, — ответил Джеки.

А про себя добавил: «Потому-то я и попросил дать мне фонарь. Я должен решить с ней все один на один».

Инспектор протянул ему фонарь. Мальчик так и вцепился в него. И тонкий белый луч лезвием ножа проник в замочную скважину.

Все почувствовали, как ослабло нечеловеческое напряжение. Словно бы порвался туго натянутый канат. Собаки тут же успокоились и легли на пол, — с их языков еще капала пена. И тут вдруг за дверью что-то рухнуло с оглушительным грохотом, глухо ударившись об пол…

Чердак наполнился отвратительным запахом паленого мяса. Далеко внизу, на улице, как муравьи, забегали и закричали люди. Дом горел. На крышу будто упал с неба огромный пылающий факел…

Полицейские вышибли дверь, и Морель, переступив порог, наткнулся на страшное обгоревшее тело, вернее груду обугленной плоти — даже лица у Норта не было. Так мог выглядеть человек, выброшенный из космического корабля и долго падавший среди звезд, как метеорит… Человек, оказавшийся в космосе без скафандра… Сломанная марионетка… Норт Эллис, слепой пилот, потерпел свое последнее крушение.

Полицейские отшатнулись, не в силах справиться с тошнотой. Но Джеки не двинулся с места. Крепко держа фонарь, он поворачивал его в разные стороны, прощупывая темноту. Музыка, которую слышал он один, стихала, постепенно превращаясь в какофонию. Вот невидимое существо испустило последний предсмертный вопль (тут во всех окнах со звоном вылетели стекла, а на стенах домов погасли светильники).

И наступила тишина.

Джеки уселся на пол и снова облизал окровавленные губы. Полицейские уже срывали черные занавески, расшвыривали мебель. Один из них крикнул:

— Шеф! Тут ничего нет!

Джеки выронил фонарь и приподнялся на своих культях.

— Посмотрите в ящике! — закричал он. — Там, рядом, в темной комнате!

— Там тоже ничего. И ящик пуст.

— Смотри-ка, — заметил самый молодой из полицейских, — тут что-то валяется…

Когда «что-то» вынесли на площадку, Джеки сразу узнал круглую голову, которая теперь раскачивалась, как маятник, блестящую черную кожу, плавники… Должно быть, существо умерло от первого же луча света, но и мертвое его тело еще продолжало испускать волны ультразвука. Ультразвуковой излучатель? Нет. Из двух красных щелок на голове существа капали кровавые слезы. Они совсем не переносят света, эти сирены с Альфа Гидры…

Он падал бесконечно долго, это видели все. В своем полупрозрачном одеянии он походил на раненую птицу, возвращающуюся в гнездо. Кое-кто утверждал, что у купален сладострастия или, может, чуть ниже он закричал, однако знавшие его лучше отказывались этому верить.

Его звали Арго — подходящее имя для того, кому суждено погибнуть в полете. Нет, он не закричал. Он умер как герой, должно быть, и в вечности сохранив свою улыбку… язвительную прорезь на пергаментном лице.

Никто не полез на дно котловины искать труп, боялись заплутать в лабиринте с его галереями, туннелями и узкими проходами. Там было слишком сумрачно, и слишком многие силы проявляли там свои причудливые свойства. Тех, кто был мало-мальски наделен воображением, преследовало видение: исковерканное тело, соскальзывающее с плоской площадки в проход…

В компании об Арго говорили редко. Он умер как настоящий художник, приняв на себя во время падения полную ответственность за ту дополнительную толику страха, которой себя обрек.

Эзион не одобрял его жеста, находя в нем некое несовершенство. «Отсрочка, которую предоставляет слишком долгое падение, — говорил он, — разрушает изящество самого поступка. — И добавлял: — Результат нечеток. У падающего с Вершин Града слишком много времени, чтобы разбить твердый кристалл совершенного деяния. Отсутствие зрителей ничего не меняет: поступок должен быть безукоризнен именно потому, что вынашивается он в одиночестве».

Эзион славился строгостью взглядов.

Юмо, по-видимому, склонялся к сходной точке зрения.

— Самоубийство, — цедил он сквозь зубы, — следует задумывать как поэму. Не надо останавливаться перед повторением древнейших образцов ритмических композиций. Первые строфы — психические, — которыми вводится идея, должны по важности не уступать итогу, который в гармоническом виде получают, уравновешивая колебания, вполне естественные на настоящей стадии нашего развития при условии, однако, что на заднем плане сознания филигранью проступает развязка.

Лаго считал, что смерть должна быть мгновенной. «Как фиолетовая молния при ущербной луне». И объяснял:

— Потрясение от деяния надрезает ткань действия с усилием, которое я бы назвал… эстетическим (в компании Лаго находили несколько поверхностным). Мелодическая линия, определяющая мелкие события последних часов жизни, должна замыкаться на себя и ослабевать как раз в то мгновенье, когда художник кончает счеты с жизнью.

— Но разве тем самым не обманывают ожиданий, связанных с самим поступком? — спрашивали у Лаго.

— Ни в коей мере. Мгновенная смерть своей насыщенностью уравновешивает долгие периоды мысленной и физической подготовки, энергетический потенциал которой, согласитесь, ниже.

Он высказывался за мощное оружие, нейтронный взрыв тела, например, дополняющий преходящее изящество замысла изысканным разложением плоти на мельчайшие элементы.

Иногда он заявлял:

— Свой выбор я сделал. Устройство уже есть, и я приступил к подготовке. Действовать буду как подобает, официально дам знать о своих намерениях на предстоящих ораторских состязаниях. Там я вызову у себя поэтический транс, который должен привести к озарению. Вы не раскаетесь, что дали готовиться мне так долго…

Никто в этом и не сомневался.

Самоубийства Лаго ждали с известным любопытством.

«Симфония, в высшей степени соразмерная, чудесная по широте охвата… Вершина… Наслаждение…»

Дни проходили за днями. Заметных событий случалось немного. Бирюзовые кометы, появляющиеся каждый год во время катаклизма, озаряли пространство над самыми высокими башнями.