Мишель Демют - Планета семи масок

И то же было в истории всех разумных рас, почти всех, что сражались сейчас в Эргистаэле.

Мы часто спрашивали себя, ради чего мы воюем, подумал Корсон, но никогда или слишком редко и всегда ненадолго задавались вопросом, почему мы воюем. Наша история отравлена войной. Мы просто муравьи, дерущиеся друг с другом по причинам, которые им кажутся ясными, а на деле скрывают слепоту и абсолютное невежество. Эргистаэл — это лаборатория.

— Третья же функция Эргистаэла, — продолжал голос, — спасти войну. Война — одно из проявлений жизни. Она — часть нашего существа. Вероятно, мы нуждаемся и в ее опыте. Всегда может явиться нечто извне, из-за пределов Вселенной. Эргистаэл — это граница. Это — наша крепость…

Вдруг голос дрогнул и словно погрустнел. Корсон попытался представить себе То Что Вне Вселенной. Но такая полная абстракция была ему не по силам. Непроглядный мрак. Не-время. Не-расстояние. Ничто, а может что-то совсем другое. Если бы я был числом, думал Корсон, например, единицей, мог бы я представить себе Число Чисел, последнее из всех?

— Уничтожить войну, — говорил голос. — Познать войну. Спасти войну. Мы выбрали вас. Вы будете посланы на Урию и решите там одну задачу. Если не сумеете — мы вернем вас сюда. Если же удастся всё — вы получите свободу. И перестанете в вашем измерении быть военным преступником. Во всяком случае, вы сделаете шаг вперед…

Темный туман сгустился вокруг Корсона, со всех сторон выросли стены. Он лежал в длинном ящике, — судя по всему, металлическом. Гроб?.. Или консервная банка.

— Эй! — крикнул Корсон. — Дайте мне оружие или хоть что-нибудь!

— У вас есть разум, — отрезал голос. — И вы получите любую необходимую помощь.

— Служба Безопасности…

— У нас нет с ней ничего общего, — заверил голос. — К тому же она действует лишь в века Тройного Роя, в одной-единственной галактике.

Короче говоря, подумал Корсон, погружаясь во тьму, всего лишь ничтожная щепотка пыли.

…Ты приговорил меня, Минос, судья мертвых из древних мифов. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит…

Корсон грезил и смутно сознавал это. Он постигал услышанное. Антонелла. Проклятые пацифисты конца времен, неспособные сами сделать свою работу. Тысячи пешек в бесстрастных руках. А я тут падаю и лечу сквозь ячейки сети жизней, брошенный рукой Бога. Делайте что хотите, да будет так, как повелел Бог, но пусть только умолкнет этот ужасный шум войны — он мешает мне спать…

А сеть сплетена из человеческих тел. Каждая ее ячейка — человечек, каждый держит за лодыжки двух других, и так до бесконечности. И эти обнаженные люди бьются, изрыгают проклятья, царапают и кусают друг друга. То и дело у кого-нибудь из них разжимаются руки, и он уплывает в бездну, но прореха в сети тотчас затягивается новыми телами. А Корсон, словно невиданная рыба, плывет мимо слабеющих рук, мимо стонов и оскаленных зубов.

Потом ему пригрезилось, что он пробуждается. Он бродил по огромному и прекрасному городу, где башни возносились к самому небу и были подобны могучим деревьям, а улицы оплетали их бесконечными лианами…

Он чувствовал, как приходит тревога, и не знал, почему. Но вдруг догадался: коробка! Коробка, что болтается у него на груди — машина времени. Часы на левом и правом запястьях — два необычайно точных хронометра, ибо для него сверхважно знать время, чтобы сохранять власть над ним. На каждом циферблате выгравирована тонкая красная линия, начинающаяся от центра и указывающая точный час, минуту, секунду. Он знал, что секунду. И в тот же миг понял, что стрелка доберется до красной черты чуть позже, чем через пять минут. На экране машины времени цифры показывали то же самое, и падали бесшумно минуты, секунды, доли секунд. Он знал, что как только часовая стрелка достигнет красной черты, машина забросит его в прошлое. Или в будущее.

Достигнет красной черты. Красной черты… Красной… И случится что-то страшное. Однако город был спокоен. Город еще не подозревал о своей участи. Только все сильнее была тревога Корсона, все отчетливей бесполезное желание крикнуть на весь город. Но город был спокоен. Ветер слегка покачивал его улицы и башни. Какая-то женщина поигрывала блестящим медальоном, висевшим у нее на шее. В парке художник писал этюд. Дети пели, подбрасывая в воздух разноцветные шары, и те, кружась, лениво падали на землю. Город казался Корсону огромной скульптурой, застывшей в неподвижности. И все же он жил.

Меньше чем через две минуты город будет уничтожен ядерными ракетами, которые уже приближаются к цели, рассекая стратосферу и оставляя за собой недовольное ворчание пространства, потревоженного их двигателями.

Невозможно, чтобы такой прекрасный город погиб, думал Корсон во сне, но миг гибели был обозначен на циферблатах обоих хронометров. Он знал, что не умрет и сохранит в памяти эту мирную картину. Ему не суждено увидеть, как вспыхнут тысячи солнц и рухнут эти башни, как брызнет из трещин разбуженная лава, и как испарятся, не успев сгореть, тела этих людей, как, наконец, все крики сольются в один предсмертный вопль. Город останется в его памяти таким как был, вырванный из потока времени, и гибель его будет для Корсона чем-то далеким и безразличным. Она никогда не причинит ему боли.

И все же он боялся, сам не сознавая того боялся, что машина времени не сможет вытащить его отсюда.

…В спокойном городе закричала женщина. Она рванула цепочку на шее, и цепочка разорвалась — далеко отлетел блестящий медальон. Плача, побежали дети. Вопль города обрушился на Корсона. Он родился в миллионах душ, вырвался из миллионов глоток и потряс башни. В нем не было ничего человеческого.

Корсон слушал, как кричит город — словно огромное существо рвало себя на части, и каждая из них вопила и корчилась от ужаса.

Корсон хотел зажать уши и не смог. Внезапно он вспомнил — жители города предвидят будущее и уже знают всё, что произойдет. Знают, что упадут ракеты. Знают и будут кричать, пока ракеты не взорвутся. Предвидят взрыв, ослепительный свет и абсолютную тьму после.

А он, пришелец, видящий их во сне, знал, что не сможет ничего сделать. Он не успел предупредить их. Не успел даже крикнуть: внутренний голос сказал им все раньше. Он не увидит гибели города, но он слышал его крик.

Большая стрелка придвинулась к тонкой красной линии, но пришельцу казалось, что миг продолжался бесконечно. Нахлынул страх, и некому было его успокоить, — вдруг коробка на его груди вовсе не машина времени, а сам он — лишь один из жителей города, обреченный исчезнуть со всеми?

Корсон открыл рот…