Максим Далин - Квест

Надо было идти туда, а идти не хотелось до тоски. В тоннеле ожидала рутинная опасность, какие-то затаившиеся игровые монстры; видимо, предполагалось, что сумрак и кабели «создадут гнетущую атмосферу» — но ощущение несвободы грызло злее страха. И деваться было некуда: выход в нормальный мир запирал монитор.

Я вздохнул и пошёл вперёд.

Кажется, я ожидал за поворотом какого-то нового сюжетного хода — и дождался. На стене тоннеля обнаружился пожарный щит советского образца, с выкрашенными суриком багром, топором, лопатой и маленьким конусообразным ведром. Из ведра торчала свёрнутая старая газета.

Я вытащил газету и развернул. Похоже, я подсознательно ожидал от печатного слова подсказки, намёка — но если намёк и был, то понять его оказалось выше моих сил. Газета называлась «Откровения сердцем» — шрифт заголовка, как в советской «Правде», под ним — мутная фотография какого-то массового сборища и передовая статья под названием «Труба избавляет героев расследовать вероятно в точке большего кривляка». Никак, про ту «трубу», которая мой тоннель? Впрочем, от чего она кого избавляет, я так и не понял. Передовица читалась захватывающе, но её сочинял жестоко обкуренный журналист или компьютерная программа: «В контейнере яблочного борода был найден окаменевший политический мозг, прекрасно превращающий все перестали», — то ли крохи смысла терялись в густой и несъедобной словесной каше, то ли их не было вовсе, а тень осмысленности этому бреду придавало лишь моё воображение.

Могу же я придумать несуществующий запах. Могу и несуществующий смысл вообразить, пара пустяков… Гротеск, диссидентство, сатира… почему бы и нет?

Я перевернул лист. «Попробуйте кто-нибудь молоком на месте бумаги, а через 30 минут ставьте небольшую обожгу снегом», — посоветовала газета. Я скомкал её и сунул назад в ведро — а из тоннеля вдруг гулко донеслись шаги множества людей и злорадный отвратительный хохот, будто прямо из стен материализовалась толпа развесёлых зомби.

Ну и всё. Остаётся выбрать оружие. Багор, лопата или топор — скромный такой выбор и конкретный…

А монстры, боты или мобы — не на мониторе, а вокруг.

Я снял топор со щита — и толпа вывалила из-за поворота. Я содрогнулся.

Голые, розовые, бескостные и резиново гибкие тела без признаков пола, вроде расхлябанных движущихся манекенов, корчились и извивались, будто скрытые механизмы растягивали их изнутри. Лица заменяли розовые пластмассовые забрала, как у спортсменов-фехтовальщиков — динамики, из которых слышался тот самый издевательский смех.

Анонимусы, подумал я, усмехнувшись про себя. Ирония уничтожила брезгливый ужас.

Анонимусы даже не пытались напасть, но загораживали дорогу — а их хохот вызывал неожиданно сильное омерзение. Над тобой смеются каучуковые зомбаки. Гасить полагается? Мочить?

Безликие хихикающие твари не напоминали людей даже внешне, — они вообще не производили впечатления живых существ, — но рубить мобов топором казалось гадко. Я стоял и ждал, вздрагивая спиной от омерзения, пока розовый дёргающийся манекен не приблизился на опасное расстояние и протянул руку к самому моему носу. Пальцы без суставов тряслись и гнулись, как макаронины. Я явственно представил ощущение от липкой резины, которое вызовет прикосновение пальца твари к лицу — и рубанул топором.

Голова моба вместе с частью плеча отскочила так легко, будто была не резиновая, а пластилиновая. Я ещё успел осознать, что тварь не пустая внутри — ровный розовый срез матово блеснул в жёлтом свете. Безголовое тело зашлось то ли в агонии, то ли в воинственном танце, толпа взревела и загоготала — и вдруг я не слухом, а чистой интуицией, настороженным чутьём услышал радостный рёв невидимых трибун.

Ликует гордый Рим.

Те, люди или нет, кто вёл меня, как персонажа игры, восхищённо улюлюкали, словно римляне, оценившие удачный удар гладиатора. И резиновые подались ближе, будто хотели лишиться голов — а я прямо-таки почувствовал, как тварей толкает безжалостная и упрямая воля тех, на незримых трибунах.

Тех, перед мониторами. С пивком и чипсами. Управляющих игрой.

Желание махать топором как отрезало.

Я опустил топор и пошёл вперёд, расталкивая визгливо хихикающих, отвешивающих пинки, толкающихся и кривляющихся кадавров. Чем-то, глубже разума, ощутил злость и досаду тех, других — наблюдателей.

Мне мерещилось коллективное лицо кукловода безликих марионеток — и это лицо было страшнее любого нарисованного монстра. Пока я не мог рассмотреть его чётко, но понимал, что навести себя на резкость — дело времени.

Обычная писательская задача.

И тут забрезжила цель игры — не прописанная и не заданная, но для меня совершенно очевидная. Понять, чего хочет жуткий коллективный разум по другую сторону монитора — и сделать наоборот.

Если выйдет.

Опять же, обычная писательская задача. Если дадут линованную бумагу — пиши поперёк, если от тебя чего-то требуют — делай наоборот, если существует формат — взломай его.

И будет тебе рай на душе… и ад в контактах с окружающими.

Я ощутил себя этаким карикатурным Данте, пробирающимся через лимб к адским вратам — и снова стало смешно. Ох уж эти любимые цитаты, ох уж этот привычный пафос и прочий постмодернизм… Я жалел только, что нигде поблизости нет Вергилия — мне хотелось обсудить всё это с понимающим человеком.

И вдруг я сообразил, что хихикающие анонимусы исчезли, а тоннель пошёл вниз более круто.

Видимо, анонимусы не умели поворачивать назад, или их запрограммировали хихикать и извиваться лишь в определённой части тоннеля. Что-то вроде обучающего задания. Если бы мной управляли с клавиатуры — игрок запоминал бы сейчас, какие клавиши соответствуют командам «ВЗЯТЬ ТОПОР», «РУБАНУТЬ», «ОТСКОЧИТЬ В СТОРОНУ» — что там ещё…

А вреда мобы не причиняют. Только действуют на нервы. Лимб как он есть. Впрочем, какой вред — в игре? Если я нарисованный, убить меня нельзя — ведь игрок наверняка сохраняется.

Правда, можно причинить боль. Заскорузлый пластырь тянул ранки, напоминал, что не всё так просто в виртуальной вселенной.

Но я шёл вперёд. Тоннель внезапно вильнул, озарился ярким светом и превратился в мраморную лестницу, ведущую в беломраморный зал. Белоснежные колонны держали высокий свод, расписанный под лазурные небеса с заревыми облаками, в нишах стен замерли венеры и нимфы, сияя ослепительными округлостями — а в центре зала чудовищные твари, взлохмаченные грязные птицы в человеческий рост, рвали в клочья вздрагивающее женское тело.

Нагое. Настоящее. Густая кровь медленно текла по мозаичному полу.

Я остановился. Мне отчётливо померещился ужасный запах растерзанного мяса, порванных кишок, предсмертного пота — запах не морга даже, а бойни. Совершенно не хотелось идти дальше.