Максим Далин - Квест

— Послушай, — попытался я ещё раз, — я просто подумал, что более реалистичное…

Меч, торчащий из стены, превратился в изображение самого себя, в помаргивающую иллюзию. Лицо быка свела гримаса — мне показалось, что он сейчас расплачется в голос.

— Иди на хрен, реалист лядов! — огрызнулся он безнадёжно. — Чтоб вы пропали, достоевские недоделанные, белинские обтруханные, чтоб вас разорвало…

Если я уйду, подумал я, то его уморительный меч снова станет оружием, а его вид — мрачным и грозным. Бык, похоже, из тех, кто «пишет для себя» — чужой взгляд всё им рушит и портит…

Впрочем, может, у него и коммерческая серия. Но писательские амбиции пополам с больным самолюбием толкают под руку, у него самого вызывают иллюзию, что «всё взаправду»…

Я ушёл по клочьям анонимусов, жалея быка, который крыл меня вдогонку. Я понимал, что приближаюсь к ловушке, поставленной на меня, я её чувствовал — и у меня ныло сердце.

Адские врата были оформлены канонически.

Знаки сумрачного цвета складывались в очень определённую формулу: «Убийственный сакурой красного фильма ужасов — экскаватор, растворимый фиксацией». Я подумал, что сакурой, каким бы экскаватором он ни был, звучит внушительно и, очевидно, выглядит угрожающе — и прошёл под пластмассовой, крашенной под старое ржавое железо аркой, между громадных створ, тоже окрашенных в псевдоржавчину и тоже пластмассовых. Сетевой ад всё больше напоминал старый аттракцион в чешском луна-парке — пещеру кошмаров с искусственными скелетами и руками мертвецов из папье-маше: ты всё понимаешь, видишь, как грубо это сделано, но всё равно инстинктивно шарахаешься, когда впереди закачается пластмассовый удавленник.

Работает что-то древнее, примитивное — и на миг становится сильнее разума.

А в Сети — и не на миг. Бывает — на час. А бывает — и дольше.

Но смысла всё равно нет. Его можно придумать, его даже хочется придумать — но всё равно окажешься в якобы лабиринте, который состоит из одного-единственного тускло освещённого коридора и ведёт мимо игрушечных соблазнов и страшилок именно сюда, к этим самым пластмассовым воротам.

А за воротами стены коридора стали прозрачными — громадные помещения, вроде тех, в каких держат акул в океанариумах, тянулись справа и слева от дорожки, куда глаз достаёт. Только вместо аквариумов в них расположилась невероятно обширная камера пыток.

Самое ужасное, что я знал их всех: распятых на колёсах, поднятых на дыбу и вздёрнутых на колья, прикованных к стальным мачтам и подвешенных над жаровнями. Я узнавал тех, кого насиловали громадные человекообразные машины и монстры. Я знал их в лицо и поимённо — они были моими друзьями, наставниками, возлюбленными, даже детьми — я любил их — и меня оглушило и ослепило зрелище их диких мучений.

На миг я потерял над собой контроль. Я сплеча врезал по стеклу топором — и вокруг сразу образовалась толпа хохочущих анонимусов, а на стекле не осталось даже царапины. Я рубил — и топор отскакивал с гулким звуком; потом у меня в руках появилась какая-то анимешная вундервафля, вроде гранатомёта — но от её тяжести я пришёл в себя.

Видимо, это меня спасло. Вместо того, чтобы пытаться стрелять по стеклу, которое, очевидно, не пробивалось в принципе по условиям игры, я остановился, заставил себя выровнять дыхание и стал смотреть.

Первое, что я сумел рассмотреть и осознать — это пол и возраст палачей. Впечатление было чудовищной, шоковой силы, но я дышал и думал. Ну да, девочки. Конечно, девочки. Эти лапочки в очочках и джинсиках, старшеклассницы и студенточки, в стразиках и с фенечками — или с чёрными готическими тенями вокруг наивных глазок. Среди тех, кто руководил изнасилованиями и особо кошмарными пытками, попадались и женщины постарше, но в основном палачами сетевого ада оказались милые школьницы и симпатяжки-домохозяйки — никакие монстры не впечатлили бы сильнее.

Они заметили меня — и хихикали, показывая пальчиками. Я, видимо, был изрядно смешон — с базукой, с искажённой болью, яростью и отвращением помятой рожей — и некоторые девочки решили устроить мне шоу, пытки напоказ — пытку мне самому.

Мне показали — и вдруг я сообразил, чего стоит весь этот кошмар, весь этот злобный спектакль. Я опустил гранатомёт. Моя личная иллюзия, как забавно. Я бы окаменел здесь или убился об это стекло — ну, я почти окаменел, вдобавок осталась секунда до того, чтобы убиться.

Все персонажи, живые и вымышленные, из прошлого, из будущего и из моих собственных книг, были сделаны из той же упругой резины, что и анонимусы — разве что чуть подробнее в деталях. Пелена моего собственного воображения спала с моих глаз: передо мной пытали каучуковые подделки, тёк кетчуп вперемешку с вишнёвым соком, искусственные тела извивались в сымитированных муках — и в глазницах вращались пустые стекляшки, не отражавшие ни мысли, ни страдания.

Жестокие игры сетевых девочек. А давайте сунем Барби в микроволновку. А давайте прижжём её зажигалкой, отрежем ей голову. Винил и каучук всё стерпят.

Игрушечный садизм Сети. А ведь меня-то шарахнуло по-настоящему.

Интересно, кто я для других игроков? Анимешный безумный мститель с громадной стрелялкой наперевес и выпученными глазами?

Очень может быть.

Я положил на пол базуку — и обнаружил стоящую чуть не у меня под ногами аптечку. Еле сдержав смешок, открыл её.

В аптечке оказались армейский индивидуальный пакет и бутылка водки. Я закрыл аптечку, не притронувшись к её содержимому. Выпрямившись, увидал, что в конце прозрачного коридора затеплился мертвенно-зеленоватый свет.

Я дошёл до его источника, не глядя на девочек и корчащихся уродцев за стёклами — и, ещё не видя толком этот источник, уже понял, что это такое.

Фляга с лунным светом, будь она неладна.

Фляга была — что надо. Этакий среднефэнтезюшного образца плоский хрустальный фиал, внутри которого болталась неоново мерцающая жидкость. И вещица эта на ощупь и на прочие чувства была ровно такой же иллюзорной, как топор или базука — или как тело анонимуса, я бы сказал.

Дерябнем иллюзий?

Я забрал это мерцающее ничто с ложноклассического постамента, направился разыскивать адресата — и вот тут-то начался настоящий лабиринт.

Коридор распался на множество узких отводков — и каждый из них вёл через неимоверное число помещений. Иногда это были залы, вроде актовых залов советской поры, иногда — классные комнаты, порой — что-то вроде баров или ресторанов, но внутри каждый раз происходило одно и то же.

Я, ещё не зайдя, слышал гомон возбуждённой тусовки. Всегда орали на повышенных тонах, не слушая друг друга — и всегда почти одинаковые слова:

— Идиоты! Послушайте меня, я тут самый умный!