Михаил Харитонов - Золотой ключ, или Похождения Буратины

– Лёля, не выделывайся, – раздался недовольный голос откуда-то из угла.

Выдра смутилась, опустила долу блудливые очи.

Козёл мощно развернулся – и увидел в малозаметном углу удобно расположившегося крота. Выглядел кротяра солидно, хозяевато: на нём был малиновый бархатный жилет с блестящей часовой цепочкой, когти сверкали свежей полировкой. Он неторопливо вкушал салат с червяками. Рядом стояла огромная глиняная кружка, к которой сиротливо жалась рюмашка. На решётке медной пепельницы ждала своей участи нераскуренная сигара.

В хмельной козлиной башке прошумело что-то вроде очистительного ветра: крота он узнал. Дальше в голову вступила некстати вернувшаяся память о свалившихся неприятностях, а также и том, кто был тому виной.

Кротяра поднял рыльце от салата и козла приметил тоже.

– О, прочухался! Ну, здравствуй-здравствуй, – ехидно осклабился он, откровенно намекая на непристойное продолжение.

Тут Септимьева двенадцатиперстная как раз продавила в кровь очередную порцию этанола. Козлячьи мозги залила пьяная лихота.

– Ах ты скобейда гнилорылая, щ-ща мы с тобой поздоровкаемся, – прошипел Попандопулос, вылазя из-за стола и тянясь за мечом.

– Нэ тарапис, – на шею козла легла тяжёлая горячая лапа. – Нэкуда тэбэ тарапица.

Попандопулос негодующе дёрнулся, сбрасывая лапу, повернулся – и увидел шерстяного. Не какого-нибудь парнишку-недомерка, а здоровенного обезьяна с седыми грудями и складчатым рылом. Маленькие глазки зверя смотрели тупо и недобро. За его спиной стояли другие нах-нахи, размером поменьше, но тоже вполне себе убедительные.

«Вот и всё, кранты-винты», – свистнуло у Септимия в башке. Прочие мысли вылетели вон – вместе с хмелем, который тоже унёсся в сиреневую даль. Короче, козёл струхнул, чтоб не сказать – призассал. Причём серьёзно, до трезвянки и ледяного холода в брюхе.

Однако Попандопулос не первый день жил на свете и давно понял, что бояться не надо ни в каких случаях. И в особенности – когда на то есть серьёзные причины. С беспредельщиками он общался не раз и успел выучить, что верить им нельзя ни в чём вообще, в том числе и угрозам. Если они не начали убивать сразу – значит, что-то им нужно.

Поэтому он задержал дыхание, опустился на стул и демонстративно почесал загривок, а потом – под бородой. Осторожно продышался через рот, убивая остатки хмеля. Убрал лапу, как бы невзначай положив её не на стол, а на колено. Под мохнатой шкурой правого бедра у козла скрывался кожаный кармашек с врощёнными ножнами, а в них – небольшой, но очень острый кинжал. Пару раз эта нычка козла сильно выручала.

– Кто ты? Я тебя не знаю, – сказал он обезьяну, старательно улыбаясь, но не показывая зубов.

– Нэ выдыщ миня? – грозно надвинулся обезьян. – Слэпой щто ле?

Попандопулос и ухом не повёл.

– Вижу тебя как наяву, – сказал он ровно, употребив максимально вежливую формулировку из принятых между авторитетами. – А кто ты и что тебе нужно – этого знать не могу. Я не паранорм, в душу лазить не умею. Если у тебя ко мне что-то есть – присядь со мной. В ногах правды нет.

– Ты как са мной разгавариваещ? – удивился обезьян.

– По понятиям, со всем уважением, – спокойно ответил козёл. – Если что принял в ущерб – обоснуй.

– Харам ващ панятия, – сообщил обезьян, однако ж соседний стул отодвинул и присел.

Козёл мысленно поставил себе плюсик. Шерстяной, может, был хорошим бойцом, но слова говорить не умел. Это давало шанс.

– Я Рахмат, – то ли представился, то ли похвастался шерстяной. – У мэня плэмянник был, Воха. Харощый плэмянник. Учильса атлычно, характэристыки на нэго залатые пысали. Он хадыл сюда, и болщэ нэт. Как думаещ, он гдэ?

Попандопулос подумал, что недооценил обезьяна. Вопрос он задал неприятный, к тому же со словом «думаешь», которое может означать много разного. Надо быть повнимательнее, решил козёл.

– Я не думал о твоём племяннике, потому что его не знал, – сформулировал он.

– Его тут убылы, – сообщил седогрудый. – И ты тут быль.

Септимий решил, что уходить в отрицалово глупо.

– Сюда, в «Щщи», приходили нахнахи, – признал он. – И я тут был. Но я никого не убивал. Кто его убивал – я не видел.

– Нэ выдэл? – передразнил его шерстяной, морща рыло и показывая клыки.

– Не видел, – повторил козёл спокойно и серьёзно.

– Твой напарнык, кот, он убиль его, – прорычал обезьян, показывая пожелтевшие клыки.

– Кот – не мой напарник, – твёрдо сказал козёл. – Мы познакомились здесь, вместе пили и вместе дудолили вон ту скобейду, – он скосил глаза на крота, продолжавшего преспокойно уплетать своих червяков. – Но напарниками мы не были ни раньше, ни теперь, – он постарался выразиться максимально точно.

Обезьян посмотрел на козла, что-то прикидывая. Септимий напружинился, приготовившись к прыжку или уходу под стол с последующей попыткой отхода. Шансов на это было мало, но попадать в лапы нахнахов живым он не собирался в любом случае.

– Я дядя Вохи, – повторил обезьян. – Мнэ нужэн, кто его убил.

– Кот ушёл в Зону и не вернулся, – сообщил козёл. – Ищи его там, если он жив.

– Я нэ буду искат. Будэщ ты. Пайдёщ в Зону и найдёщ его мнэ, – заявил Рахмат.

– Почему я должен идти в Зону и искать кота? – спросил козёл, заранее зная ответ.

– Патаму щта или я тэбя убью, – сообщил обезьян. – Кого-то нада убить. Или кот, или тэбя.

Козёл немного подумал. Несмотря на грамматические ошибки, шерстяной высказал свою идею вполне ясно. Сама идея козла не воодушевляла совершенно, но в данном случае важно было другое – понять обстоятельства.

Септимий усилием воли подпридавил шевелящийся в животе страх и напряг мозги. Рахмат выглядел грозно, но из одежды на нём были только нахнаховские боевые рейтузы, перевязь и верёвочные чуни. Нахнахи, пришедшие с ним, смотрелись не лучше, к тому же их было всего пятеро. Стояли они бестолково, можно сказать – толпились. На обычные карательные акции шерстяных – которые предпочитали посылать на любое, даже самое мелкое дело хорошо обученный, вооружённый и экипированный отряд – это было не похоже. Как и неинформированность: обычно нахнахи знали, где находится то, что им нужно. Или хотя бы – у кого это можно выяснить. Наконец, сам стиль разговора: шерстяные или прижимали словами, или уж сразу начинали с физического воздействия. Септимию как-то пришлось работать на одного офицера-нахнаха из Гиен-аула, решалы по приграничным вопросам. Тот предпочитал начинать разговор с незнакомым нестатусным существом с того, что выдавливал ему пальцем левый глаз, а потом начинал задавать вопросы, держа палец возле глаза правого. Он считал, что подобный modus operandi экономит время. Но дядя Вохи наезжал неумело, а переходить к насилию не спешил. Так что, решил Септимий, это какая-то самодеятельность.