Вадим Волобуев - Боги грядущего

— Ну и чего, жалился?

— Не успел еще.

Хворост нахмурился, вспоминая что-то.

— Погодь-ка. Этот Сверкан — не Лучины ли человек?

— Так и есть, господин. Два пятка воинов в подчинении имеет. Учит их швырять камни из скрученных ремней.

Хворост откинулся к бревенчатой стене, прикрытой тепла ради толстой серой тканью. Брови его разъехались в стороны.

— И, говоришь, у него жена ворожит?

— Над железом, господин.

Хворост ощутил слабое озарение. Что-то такое неощутимое коснулось сознания. Вот оно, вот! Если Сверкан и впрямь хранит запрещенную вещь, Лучину тоже не помилуют, отправят копаться в мертвом месте или того хуже, снимут голову с плеч. А у Хвороста уже готов заместитель на его место — родной сынок.

— Ладно, я выслушал тебя. Можешь идти.

Человек поднялся на ноги, поклонился и, развернувшись, исчез за ярко расшитым зеленым пологом, перегораживавшим жилище от стены до стены. Хворост коротко подумал и кликнул слугу.

— Сейчас я пойду к вождю. А ты покуда сгоняй за дровами. Как будешь ехать мимо Осколышевского загона, передай его людям, что ежели ихние коровы снова будут мое сено жрать, переколю их ко Льду. Так и скажи.

Слуга кивнул.

— Слушаюсь, господин.

Господин! Ч удное слово! Повтори бесчисленное количество раз — все будет мало. Он — господин. Владыка! Хозяин. Ему кланяются, перед ним лебезят. Не то, что раньше, когда слушали самых горластых. Теперь ори — не ори, решать будут те, кто выше: господа. Счастлив тот, кто дожил до нынешних времен. Вдвойне счастлив тот, кто сумел ухватить за хвост птицу удачи.

Слуга помог Хворосту облачиться в песцовый меховик, завязал на нем ярко-красный тканый пояс, привезенный гостями из-за Сизых гор, надел на него кожаную перевязь с серебряными ножнами в самоцветах. Хворост глянул на себя в длинное слюдяное зеркало, висевшее на стене. Неплохо. Даже лицо помолодело от довольства — сияет что начищеное блюдо.

Слуга распахнул перед ним дверь. В лицо дыхнуло стужей, кожу защипало от мороза. Хворост накинул колпак и шагнул наружу. Во дворе уже ждали сани с высокой полукруглой спинкой. Возница, звеня сосульками в рыжей бороде, запрягал вороного. За высоким плетнем стелились дымки, торчали шесты с белыми черепами, увенчанными снежными копнами, на которых, поводя маленькими головками, сидели воробьи и снегири. Слышался шум голосов, лошадиное ржание, собачий лай. На дерябом сером небе молочными пятнами расплывались облака.

Хворост взгромоздился на сани, поглубже надвинул колпак: старческие уши знобило от ветра. Возница с заткнутой за кожаный пояс плетью (конец волочился по истоптанному грязному снегу) повернулся к нему, мотнул рыжей башкой.

— Куда нынче двигаем, господин помощник?

Он говорил без трепета, с чуть заметной развязностью. Скалил редкие зубы, морща виски в насмешке.

— Хайло-то прикрой, — буркнул Хворост. — Раззявил. К вождю давай.

Возница, ничуть не смутившись, брякнулся впереди хозяина, цокнул языком, тронув поводья.

— Но, родимый! Растряси жирок.

Два копейщика открыли плетеные створы ворот. Позванивая бубенчиками на шее, конь затрусил вдоль ивовых оград, на которых колпаками торчали перевернутые горшки, громоздились стога почернелого сена, сушились ходуны. На створах ворот висели черепа лосей, волков и медведей — для отпугивания злых духов и привлечения достатка в жилище. У подножия оград темнели головки занесенных снегом деревянных изваяний Науки.

Над стойбищем висел гомон, вдалеке звенели удары молотов по наковальням, невольники несли на спинах короба с хозяйским скарбом, правили бычьими упряжками, гружеными дровами и сеном. Людей было мало: в такой мороз все либо сидели по жилищам, либо околачивались возле шатров гостей, разбитых в низине. Там велись яростные споры, местные препирались с чужаками из-за мягкой рухляди и рыбьего зуба, считали на пальцах, сколько соли, тканей, стальных ножей и серы они получат за каждый тюк соболиных шкурок и за каждый пяток лошадей.

От жилища Хвороста до вождя было рукой подать, в прежние времена старик, невзирая на немощь, явился бы к нему пешком. Но теперь простота была не в чести, и Хворост приноравливался к новым обычаям. Откинувшись к подбитой мехом спинке, сумрачно зыркал из-под пушистого колпака на встречных. Что он скажет Головне? «Великий вождь, — обратится он к нему. — Мне стало ведомо о крамольниках, что ворожат, презирая твой закон…». Нет-нет. Не те слова. Головня сразу спросит: если ведомо, почему не схватил? Это ведь его задача, Хвороста — ловить скрытых недругов Головни. Так чего же он ждет? Может, лучше поручить ему что попроще: надзор за табунами, к примеру, или обучение новичков?

Старик аж заскрипел зубами, представив себе это. Нет, надо сказать прямо: «Вождь, мне сообщили о ведовстве в общине. Но ведуны эти ходят под рукой Лучины. Позволишь ли допросить их?». Да, так он и скажет: четко и ясно. А если в избе Головни по случайности окажется Лучина, невелика беда — он, Хворост, всего лишь сообщил о доносе, а последнее слово все равно за вождем.

Жилище Головни возвышалось над остальным становищем, как остров над неспокойной рекой. Вождю мало было угнездиться на маковке — он велел подсыпать земли с пологого края холма и окружить получившийся бугор сосновым тыном, чтобы никто не мог углядеть, чем там вождь занимается на своем дворе. Тын был высокий, в два человеческих роста, а над ним, словно крышка от короба, виднелась двускатная кровля со скошенной трубой, — черная верхушка трубы едва выглядывала из-под закопченых сугробов, испещренных следами птичьих лап. Справа, где холм постепенно сползал к реке, к тыну чуть не вплотную примыкали жилища рядовых общинников — сплошь из земли или шкур, безо всяких оград и загонов. Меж жилищ тянулись сети, к подмазанным навозом стенкам были прислонены сани и лыжи, кое-где стояли кожемялки. Ниже, на самом берегу реки, недалеко от полуистребленной лиственничной рощи, пыхтели глинобитные столбики печей, зияли черные проплешины ям для пережигания дерева, громоздились пыльные горки бурого угля; в дыму бегали дети, чумазые люди раздували меха, сыпали лопатами уголь; красными языками текли ручейки шлака.

С другой стороны избы, на холме, чуть пониже Головнинского бугра, ячеисто сгрудились огороженные плетнями дворы помощников вождя: утонувшие в сугробах деревянные срубы с мутными стеклянными окнами, окруженные невысокими земляными валами (для тепла), стиснутые со всех сторон хлевами, сенниками и избенками прислуги, как коровы — телятами. Возле каждого сруба — рукастая коновязь, а меж плетней — шесты с черепами. Деловито сновали невольники; лошади, мотая пышными хвостами, брали сено с плетней; хозяйки в меховиках и цветастых платках судачили у ивовых калиток.