Вадим Волобуев - Боги грядущего

Манессе, ободранный сослуживцами как липка (даже коня заложил в счет будущей добычи), был отправлен в дозор. Он стоял, хмуро размышляя о своей неказистой жизни, жестокая стужа вонзала ему под ребра острые когти, кусала за щеки, медленно сдирала кожу с костенеющих пальцев. Сквозь белесую муть в небе снежисто проступало сияние — будто огромный калейдоскоп. Плечо оттягивал ремень от винтовки. А кругом, в прозрачном режущем сумраке, застыл, точно слипся, черный бор и цементно отливал снег. За спиной сонно пофыркивали озябшие кони (анатолийская порода — не лучший выбор для таких краев), а где-то вдалеке, теряясь в дымке сумрака, лениво перекликались другие дозорные.

— Первый на месте!

— Второй на месте!

— Третий на месте! — грудным голосом кричал Манессе.

Стуча валенком о валенок, он вспоминал гудящий терпкий зной в родном Лесото, и красное от жары лицо отца с пористым носом, и неунывающего деда с окладистой белой бородой. Тая от этих мыслей, смаковал грядущее возвращение — непременно в достатке и славе. Первым делом выкупит обратно дом. Затем по примеру деда займется морскими перевозками. Или приобретет пекарню — ту самую, где его возили носом по кирпичному полу. То-то удивится хозяин! Но сначала нужно рассчитаться с долгами…

Тут-то его и накрыли. Кто-то прыгнул ему на спину — белесое небо запрыгало перед глазами, сбоку задвигалась суетливая тень. Валясь на снег, чувствуя звериное сопение над ухом, Манессе изумленно заворочался, попытался сдернуть с плеча винтовку, патронташ с сухим шорохом хряпнулся на снег. Над Манессе нависла человекоподобная тень (в полумраке загорелись зеленые светлячки глаз, блеснула клыкастая улыбка), прижала его к земле. До уха донесся странный шипящий звук, будто рядом проползла змея. Охваченный паникой, он забился, пытаясь скинуть с себя неведомую тварь, замолотил кулаками по ее бокам и животу, хотел завопить, но ему заткнули рот мягкой волосатой ладонью и поволокли по рыхлым сугробам. Дуло винтовки больно било по затылку, нос обдавало смрадным дыханием неведомого пленителя, над головой смыкались черные снежные кроны.

Спустя какое-то время на фоне разноцветно мерцающего неба нарисовалось белое, словно вытесанное из мела, лицо с пышной бородой. Плотоядная улыбка сморщила заросшие щеки. Сквозь обжигающую дымку мороза до Манессе донеслись звуки речи: мягко рокочущей, переливающейся гласными, прихахатывающей. «Матерь божья, — полоснула сознание мысль. — Неужто сожрут?». Его отпустили, и он мешком осел в сугроб. Рядом, скребя когтями по снегу, затопали волосатые ноги. Манессе поднял глаза: перед ним, сопя и ухая, переминались короткорукие бесхвостые обезьяны с покатыми лбами и мощными квадратными подбородками. Манессе поднял ладони, закрываясь от кошмарного видения, а белолицый бородач, загромыхав смехом, связал ему руки и ноги сухими жесткими жилами и перекинул через спину лошади.

До утра шагали по лесу, петляя меж гулких от мороза деревьев. Вправо-влево, вверх-вниз. У Манессе кружилась голова, в глазах прыгали искорки, его подташнивало, пальцы ломило от лютой стужи. Иногда его стаскивали на снег, давали пожрать затвердевшей на морозе солонины и рыбы; совали под нос кипяток в грубо сделанной керамической кружке. Манессе жадно пил, озираясь на своих чудовищных похитителей, думал в страхе: «Ну и рожи. А наши-то где? Неужто не ищут? Бросили, негодяи».

— Слышьте, вы не жрите меня, — просил он дикарей. — Я вас научу добывать огонь… и вообще много чего знаю.

Те весело скалились, тыкали в него мохнатыми пальцами. «Ну вылитые обезьяны, — с ненавистью думал Манесе. — Не врали старые пердуны в форте».

Бородач тыкал ему под нос винтовку, спрашивал о чем-то. Манессе кивал, надеясь обмануть его:

— Дай ее мне, я покажу, как надо обращаться.

Но бородач был не так глуп — приторочил винтовку к своему седлу и поехал, не обращая внимания на пленника. Шуршала мерзлая попона на лошади, тихо звякали стремена. Индевеющий Манессе ныл:

— Хоть ноги развяжите, мерзавцы! Околею тут у вас.

Всем было наплевать на него. Отвязывали его только на привалах, остальное время он тюком лежал на спине лошади, утыкаясь белым от мороза носом в хрусткий потник. А впереди и сзади шагали по сугробам, шумно дыша, волосатые зверолюди с копьями на плечах, и Манессе, дурея от смрада, вжимался лицом в ледяную попону и неистово молился, прося Господа избавить от лютой смерти.

На третий день добрались до селения. На вершине холма у берега широкой реки торчали полуосыпавшиеся стены из обшарпанного красного кирпича, похожие на изломанные зубы в щербатом рту; промежутки меж ними заполняли сосновые частоколы. Вокруг все было истоптано, изгажено, изрыто; застывшую реку испещрили затянутые ледовой пленкой проруби. Над холмом густо вились дымы.

Дикари развязали Манессе ноги, посадили, обессиленного, в седло. Сквозь дремотную дымку он видел открывающиеся створы ворот с железными скобами и лезущие к нему со всех сторон белые, словно пухом покрытые, лица; уходящее вдаль нагромождение островерхих жилищ из оленьих шкур и сплетение черных дымов над перекрещенными слегами; шапки снега на плоских крышах коровников и перламутровые отблески наконечников копий, тронутых рыжими лишаями ржавчины.

А затем, словно кусочек родины в этом серо-стальном мире — затрепыхалось что-то ярко-разноцветное, броское, как зеленое дерево среди сплошного сухостоя. Какой-то дикарь заглядывал Манессе в глаза, вертел в руках его винтовку, говорил о чем-то с бородачом, затем ушел в шатер, а два дюжих туземца с огромными поясными ножами стащили Манессе с лошади и тоже потащили его в шатер.

О боже, как там было тепло! Манессе уже и забыл, когда ему было по настоящему тепло. Он повалился в ноги хозяину и, заливаясь слезами, заговорил, что он — не враг северным людям, а совсем наоборот, преданный друг, и готов доказать это словом и делом, пусть только тот не лишает его жизни.

Явившийся откуда-то противный лысеющий старикан, путая времена и падежи, спрашивал его на языке зулу про количество бойцов и следопыта. У жаровни в середине шатра сидело шесть человек: по их известковым лицам гулял румянец, длинные нечесаные космы свисали как высохшие водоросли. «Все ясно, — вдруг осенило Манессе — Я умер, а это — демоны загробного мира. Они решают мою судьбу».

Взопревшего, его вывели из шатра, привязали за руки к черной в сумерках коновязи с вырезанным на верхушке страшным ликом орущей бабы. Капли пота на лице и шее стремительно застыли, превратившись в солоноватую наледь. Стужа начала стремительно опускаться к груди и ногам. Манессе притоптывал, стараясь согреться, бросал косые взгляды на угрюмых стражников. «И впрямь демоны, — подумал он. — Разве бывает на свете столько волосатых людей?».