Вадим Волобуев - Боги грядущего

Концы палки были туго перетянуты сухожилием, выгнутая дугой древесина скрипела от напряжения. Головня осмотрел чудесную вещь, изумленный и восхищенный странной работой, а в голове билась опасная мыслишка: «Возьми, возьми ее себе! Ты — истинный сын Льда. Чего тебе бояться? Возьми — да познаешь могущество Творца плоти!». Но он не внял коварному голосу и отбросил палку, стремглав выбежав из помещения. Он не был готов к тому, чтобы владеть волшебным предметом.

А ведьма не давала ему передышки. Снова и снова она являлась к нему и забрасывала укорами, кляла его гнилую душу, смеялась над ним, уверенная, что он — Отец Ледовик. Она шептала, зловеще разъяв очи:

— У огнеполонников я была как зверь бессловесный, вонючий, а в твоей общине — знак милости богов. И что же, я должна быть признательна тебе? Тьфу на тебя, мерзкий недоносок! Ты был такой же, как все. Моя мать скиталась из общины в общину, пока не пришла к тебе. Никто не хотел приютить женщину с уродкой, лишь ты снизошел до нас. Ты был уверен, что уроды — избранники Льда. Ты сказал: таковы были и древние — гололицые, щуплые, с большими глазами и длинными телами. Ха! Древние были как я — такие же уроды. Не забавно ли? Ты думал, учитель еретиков, я останусь покорной скотиной, какой была в детстве. Ты — дурак, если думал так, Отец Ледовик!

Несчастная ведьма, она измотала Головню хуже любого загона. Усталый и замерзший, он приполз к ней, думая, что обрел спасение, но вместо этого должен был терзаться от страха. Он не знал, что она выкинет в следующее мгновение, и все время держался настороже, вздрагивая от любого шороха.

Зато кормила она его от пуза. Каждый день приносила кусок подгнившего мяса или требухи, оставляла еду на земле — жертва обитателю иномирья, — и отступала, шепча заклинания. Она приносила пищу туда, где впервые узрела его — к выходу из пещеры. Головня был рад этому, потому что спал там же, закутавшись в меховик, всегда готовый выскочить наружу. В каменном мешке он чувствовал себя неуютно — черные своды вжимали его в землю.

Мяса у колдуньи было в избытке — не зря же она служила Льду. Бог плоти и тверди печется о своих чадах. Но однажды она поднесла загонщику ягоды в масле — неслыханная щедрость! — и это было совсем уж непонятно. Кем он был для нее, если она готовила ему такие яства?

Ее любезность была оборотной стороной ее ненависти. Не по доброй воле колдунья заботилась о Головне, а из желания выпроводить его прочь. Она поняла, что вещами древних его не возьмешь, и решила улестить гостя так, как люди задабривают навязчивого демона — богатыми жертвами и похвалой. Но не таков он был, чтобы польститься на ее дары. За другим он пришел к ней, и скоро колдунья сообразила это, опять превратившись в злобную ведьму.

— Я не признаю тебя, грязное оленье копыто! — вопила она. — Я обнаружила твою неправду — великую неправду Отцов. Думаешь, я жалею об этом? Ничуть! За мной истина, а за тобой, Отец Ледовик, пепел небытия. Как бы ни гнал ты меня, как бы ни насылал порчу, знай: мое слово возобладает над твоим. Ты — презренный служитель ничтожного бога. Ты — дитя, которое пугается всякого звука. Жалок и согбен ты во все свои дни. Как все Отцы, ты поклоняешься стихиям, и учишь тому же тех, кто слушает тебя. А я не боюсь стихий, я повелеваю ими! Я говорю им: «Ступайте!», и они идут. Я говорю им: «Стойте!», и они стоят. Я отринула твоего бога, Отец Ледовик, и он не грозен для меня. Я, несчастная уродка, открыла законы бытия. И теперь знаю, как обращаться со светом и мраком. Я знаю это! И я плюю в тебя. Тьфу! Тьфу!

Она харкала в него, смердящая, растрепанная баба. Она исчезала в темных переходах и принималась выть там, как зверь. И голос ее метался под каменными сводами, обрушиваясь на Головню оглушительными раскатами. Но загонщик не позволял страху овладеть собой. Сжираемый любопытством, он поднимался и шел за ней. И вот что он видел:

прыгая с ноги на ногу, бабка втыкала огромный нож в лежавшую у стены медвежью голову и голосила от восторга. От головы летели ошметки, она была вся искромсана и покурочена, но колдунья опять и опять ударяла ее ножом, выкрикивая: «Во имя Науки, всеблагой и непобедимой, да придет мне удача на охоте! Да поражу я медведя так же, как поражаю эту голову! Да не дрогнет моя рука, не вселится страх в мое сердце, не обманет глаз! О Наука, великая и вечная, помоги мне! Содействуй мне во всех делах моих! Отведи злых духов, отврати лик недругов моих — да усохнут их тела, да помутится разум их, а глаза наполнятся слепотой! Я взываю к тебе, Наука, призри дочь свою! Простри взор свой на ту, что страдает без тебя! Уже сбираются вкруг меня зловонные посланцы врагов твоих, уже тщатся нечестивыми дланями осквернить благородное знание мое!..»

Тут она сбилась и стала молча покачиваться на месте, помавая руками, а затем вдруг завизжала: «Убей их, Наука! Убей всех до единого! Выкорчуй поганые корневища, чтоб и памяти от них не осталось! Убей! Убей! Убей!».

Исступленные визги ее пропороли каменную ткань пещеры и вырвались на свободу, а там, рассыпавшись множеством раскаленных слов, осветили непроницаемую твердь неба и явили рисунок невиданной красы — яркий и непостижимый. Завороженный, застыл Головня на месте, а неистовая чародейка обернулась к нему и произнесла, злобно оскалившись: «Ты пришел за своей гибелью, Отец Ледовик? Ни Лед, ни Огонь не спасут тебя от несокрушимой мощи великой Науки — богини древних. Я говорила тебе это, но ты посмеялся надо мной, как прочие маловерные. Ты грозил мне местью ничтожного Льда, и невдомек тебе было, что оба они — и Лед, и Огонь, — порождены Той, которая была раньше их».

Она почти шептала, подступая все ближе, и шаги ее, мягкие, крадущиеся, словно поступь ласки на охоте, вызывали у Головни безотчетный ужас. Он смотрел на колдунью, на ее грязное лицо с застывшей усмешкой, на колтун ее волос, и тот же недобрый голосок, который уламывал Головню взять гнутую палку, теперь вопил: «Беги! Беги отсюда прочь!». Он был жаден и трусоват, этот голосок, и, несомненно, принадлежал Огню — злейшему недругу загонщика. Головня остался на месте и смотрел на ведьму, не отводя взор. А та, как уже бывало, остановилась в двух шагах от него и, покачиваясь, заорала:

— Чихать мне на твоих богов, Отец Ледовик! Тьфу на них! Лед и Огонь — они равно противны мне. И ты знаешь это. Ты помнишь, как я говорила тебе это — там, в Заячьей долине. Помнишь, конечно! Иначе не пришел бы ко мне сейчас, презренный пастырь робких душою. Не стал бы, направляемый завистливым богом, таскаться за мною по всей пещере. Ты надеешься обратить меня в свою веру? Ха-ха!

Она отскочила от него, будто опаленная жаром вспыхнувшего пламени, и задрала острый нос в приступе нежданной гордости.