Андрей Дашков - Двери паранойи

Моя голова врезалась в крышку люка, и я чуть было не отправился в обратный путь. Когда звездочки перед глазами погасли, я попытался приподнять чугунное изделие, упираясь в него плечами и затылком. Тут я совсем некстати вспомнил приключения русской «пианистки» в сериале «Семнадцать мгновений весны», и меня начал разбирать неудержимый смех. А ведь она еще держала на руках двух младенцев! Кино, да и только…

Я с превеликим трудом приоткрыл крышку, и в награду за настойчивость мой фейс обдало жидкой грязью. Я поплевал и поморгал. Сквозь щель стали видны мокрые древесные стволы, окутанные мглистой пеленой. Приветственных и прочих возгласов не раздавалось, поэтому я с кряхтеньем отодвинул крышку в сторону и высунул голову из люка.

Мутные сумерки. Обреченная тишина…

Было раннее гнилое утро, достойное этого гнилого города и всей этой гнилой страны. Накрапывал мерзкий дождик, попадавший преимущественно за воротник. Где-то вдали протарахтел безумный блуждающий трамвай.

После канализации воздух, разбавленный выхлопными газами, опьянял свежестью и казался нектаром. Я радостно задышал, вентилируя организм, и вскоре начал догадываться, где нахожусь. Это был самый центр Харькова – сквер неподалеку от площади Розы Люксембург и места слияния двух речек-вонючек. Днем или вечером мое появление здесь не осталось бы незамеченным.

Я выбросил на асфальт свои клешни, подтянул ноги, развернулся… и нос к носу столкнулся с лупоглазым лысеющим пекинесом преклонных лет, который уставился на меня так, словно я был ожившей пачкой «педигри пал». Вдобавок этот дряхлый гаденыш пустил голодную слюну, окрысился и истошно затявкал. Вернее, захрипел (говорю вам – столько собаки не живут). Вскоре появилась и хозяйка, судорожно вцепившаяся в поводок.

Я увидел морщинистую мордочку перепуганной старушенции, готовой хлопнуться в обморок. Не хотелось брать лишний грех на душу, поэтому я одарил ее самой ласковой из своих улыбок.

По-моему, она не оценила моего голливудского оскала и попыталась слинять. Приблизительно с минуту бабулька и пекинес занимались перетягиванием поводка. Победила молодость, и полузадушенная шавка наконец убралась к чертовой матери.

Я утвердился на краю люка, затем проковылял к ближайшей скамейке и рухнул на нее, сделав непригодной для культурного отдыха. Что ж это бабулька так перепугалась, а? Эх, не мешало бы мне взглянуть на себя в зеркало…

Я просидел неподвижно с четверть часа, пока не начал стучать зубами от холода. Мыслишки тоже заиндевели и примерзли к извилинам. А ведь надо было подумать о том, где бы смыть с себя дерьмо, постирать одежду или, лучше, найти новую. Если бы я попытался изобразить моржа, искупавшись в местной речке, то наверняка оказался бы в родном городе первым таким придурком за много-много лет. И, кроме всего, речка была ненамного чище той подземной коммуникации, из которой я только что вылез. Возвращаться в психушку тоже не хотелось, несмотря на теплый душ и трехразовое питание.

Порывшись в карманах своего рваного пиджака, я обнаружил уцелевшие документы и деньги. Да и золотые побрякушки кое-чего стоили. Это обнадеживало. Без денег даже при социализме было хреновато, а без документов в полицейском государстве – просто петля.

Я огляделся по сторонам. К скверику подтягивались вездесущие друзья четвероногих, а на аллейках замелькали пыхтящие бегуны от инфаркта. Все они собирались здесь, чтобы успеть глотнуть свежего утреннего воздуха. От меня же разило, как из выгребной ямы. Пора было менять дислокацию.

Поскольку я выглядел вполне бомжеобразно, то решил поискать себе подобных. Первое, что пришло в голову, это вокзал, но вокзал – место людное, и там полно ментов. Поблизости, за речкой, был квартальчик довоенных развалюх. Тудя я и потащился по мокрой набережной, а внизу, под гранитным откосом, плескалась грязная вода, похожая в сумерках на разлившуюся нефть…

Народец у нас равнодушный, но въедливый. Никто никому на хер не нужен – до тех пор, пока ты не захочешь, чтобы тебя оставили в покое. Наивное желание! Тут уж людишки вопьются в очередную жертву своего любопытства, как пиявки, и не отпустят, не высосав досуха. Поэтому я обходил их десятой дорогой.

Неплохо было бы соорудить повязочку на левый глаз; впрочем, повязочка – штука не менее заметная, чем увечье. Я осторожненько потрогал щеку, подбираясь к глазнице, и сразу же отдернул руку, предупрежденный коротким импульсом боли.

Без приключений я перебрался через каменный мост, хотя дворники и лоточники бросали на меня подозрительные взгляды. Мой маршрут был довольно сложным, зато самым безопасным. Противоположная набережная представляла собой неокультуренные задворки. Нагромождение покосившихся стен, лабиринт заборов; под ногами – месиво из бумаги, окурков, использованных презервативов и пожухлой травы. Бутылки торчали там и тут, будто стеклянные инопланетные грибы. На фонарном столбе болталась околевшая кошка.

Наступал серенький осенний день. Пейзаж смахивал на старый заштопанный гобелен. Небо накрыло город свинцовым ситом. Птицы мелькали в нем комочками грязи. Из подворотен несло тухлятиной и дохлятиной.

Я подошел к тому месту, где через реку был переброшен узкий висячий мост. С другого берега на мост вступили первые «трудящиеся», которые уныло плелись на работу, уже внутренне готовые принести в жертву бессмыслице еще восемь часов своей неповторимой драгоценной жизни. Я различал лица, обезображенные похмельными припухлостями или выражением рабской покорности.

Все это были овцы, не представлявшие для меня особой опасности в столь незначительном количестве. Сближаясь со мной, они зажимали носы и прятали глаза. Одна перезрелая дева испуганно икнула и застучала каблуками, как скаковая лошадь.

О том, чтобы обратиться к кому-нибудь за помощью, не могло быть и речи. Еще недавно я и сам не помог бы такому сквернопахнущему уроду. Действительно, зачем пачкаться? Так что извини, братец Макс, – тебя же предупреждали еще в роддоме, только ты, возможно, не услышал: каждый за себя!

Но во мне не вовремя проснулось человеколюбие. Я снова вспомнил о борзописце, который теперь не так уж сильно раздражал меня своей трепливостью. Как выяснилось, его книжонка не принесла нам с Иркой ни вреда, ни пользы. Я видел в нем если не приятеля по несчастью, то, во всяком случае, «доброго соседа по камере». Очень уж трогательно он все изобразил. Мы с ним были словно два зверька, попавших в одну ловушку, хотя еще ни разу не встречались друг с другом. Обязательно предупрежу его, глупого, дайте только отмыться и приодеться.

Кстати, давно не жаловался: живот раздулся так, что меня ощутимо клонило вперед. Впервые в жизни я испытывал вполне искреннее сочувствие к нашим беременным боевым подругам. Под туго натянутой тканью сорочки прощупывалось что-то упругое и бугристое. Господи, не дай мне сдохнуть, как неразродившейся собаке! Фариа, фокусник-пакостник, развей мои детские страхи…