Елена Асеева - Сквозь сон [СИ]

— Наконец! Ребята Лина с нами! Да! Да, Лине! — загалдели они, и часть ребят, ранее сидевших к просеке спиной, повскакивали с земли, и ринулись к нам. От этих громкоголосых окриков я прямо-таки растерялся, а трое ребят тем временем подхватив меня на руки, подняли над головами и понесли на другую сторону костра, сопровождая свое движение совсем, озорными криками:

— Да! Да, нашей Лине! Нашему таланту!

Горьковатый дым костра внезапно ударил мне прямо в нос, на миг погасив там запах любимой девочки, а темно-синяя даль небосвода окатила глаза россыпью мельчайших, как пшено чуть мерцающих серебристым светом звезд. И я задохнулся красотой этого зеркального мне мира, его чистотой, радостью бытия так, что и не сразу уловил собственным слухом примешавшиеся к озорному веселью взволнованные голоса Кали и Земко, проронившие:

— Ребята, аккуратней там не уроните, Линочку!

Меня, наконец, донесли и усадили на траву (очень даже мягкую), а секундой спустя с обеих сторон подперли опустившиеся Каля и Земко. Яркий лепесток огня, лизнув полусгоревший пенек, легохонько дернулся к подошвам моих сандалий, будто намереваясь и их приласкать. И я опять же торопливо дернул ноги к себе, согнув их в коленях. А веселье на поляне вразы усилилось так, что гул голосов и зазвучавшие струны гитары ощутимым хрипом отозвались в моих ушах, чуток даже там заскрипев. Видимо, у меня закружилась голова, а молодежь шумела потому как Линочка, моя девочка, находилась у них в авторитете, или они любили ее за ум, талант, красоту.

Впрочем, о чем я?! Лину было не возможно не любить… Такую чудесную девочку, такие прекрасные, высоконравственные люди, конечно, любили, уважали, берегли ее.

Это только на Земле при любых правителях, при любом общественно-политическом строе талантливые, даровитые люди жили частенько в бедности. Не признанные или отвергнутые обществом, пьющие или хоронящие себя в наркотическом дыму, они в том, похоже, и черпали собственную гениальность.

Каля, между тем, перехватила из рук все еще стоящих возле нас ребят тарелки с едой, бутылки и бокалы, установив их по правую от меня сторону, и утвердительно качнула головой, этим движением возвращая на поляну ранее правящее спокойствие. Так, что не только парни, которые несли меня на руках, вернулись на прежние свои места, но и вокруг костра возникла относительная тишина. Разлив из бутылки с удлиненным горлышком какой-то пузырящийся напиток в бокалы, Каля протянула один из них Земко, а другой мне, негромко сказав:

— Они почти ничего нам не оставили, как я погляжу, только сыровец и чуть-чуть фрукт.

На низкой ножке, бокал оказался деревянным, это я ощутил, когда коснулся его края губами, а сам напиток не имел ничего общего со спиртным. Хотя его слабо газированность и кисловатый вкус (схожий с квасом, однако, наполненный ароматом ягод) напомнил мне земной алкоголь.

— Это, что за напиток? — спросил я у Кали, сделав огромный глоток, так как лишь сейчас ощутил сильную жажду и сухость во рту.

Подруга Лины резко дернула голову в мою сторону, и ошарашено глянув, не скрывая в голосе изумления, произнесла:

— Сыровец, я же сказала.

В ярких лепестках огня, полыхающего в двух шагах от нас костра, теперь и сам взгляд ее темно-серых радужек, опутанных розовой склерой глаз, блеснул удивлением. Она медленно подняла с земли тарелку (как оказалось, черную, деревянную и расписанную ярчайшими красными цветами), и, протянув в мою сторону, едва кивнула на порезанное дольками зеленое яблоко. И я, теперь уже страшась подвести мою любимую девочку, торопливо снял с нее дольку яблока, также сразу пихнув ее до середины в рот, тем словно сворачивая сам неудавшийся разговор.

Сидевший несколько диагонально мне юноша с такой густой шевелюрой, что в отблесках костра и редких дуновениях ветра его голова представлялась головой Медузы Горгоны (у которой волосы заменяли змеи), прежде лишь бринькающий по струнам гитары, на мгновение сдержал движение пальцев на них. И тотчас, словно это был условный знак, стихли все кругом, и даже я перестал жевать яблоко, которое наполняло мою голову пронзительным хрустом, отдающимся в первую очередь в ушах. Парень оглядел замерших ребят, которых возле костра было около двадцати, а потом, тронув струны, заиграл умело и очень красивую мелодию. И эту нежную, чудесную, как и сама ночь, и Лина, и весь ее народ музыку поддержали с трех сторон еще два юноши. А минутой спустя к игре гитар присоединились и другие музыкальные инструменты, чуть скрипящая жалейка, да плавно-высокие струны гуслей.

— Лина подыграй, — едва шепнула Каля и словно фокусник выудила из темноты ночи инструмент на вроде пастушьего рожка имеющего конический ствол и раструб на конце.

— Нет! Нет! — торопливо протянул я и оттолкнул от себя левой рукой, в пальцах которой все еще был зажат кусочек яблока, инструмент. Так как не то, чтобы играть на нем, даже дунуть правильно в него бы не сумел.

— Оставь ее, Каля, — вступился за меня Земко, и, подавшись вперед, качнул головой. А я, глянув на проскользнувшее средь них понимание, еще раз убедился, что между этими двумя было больше, чем просто дружба. И почему-то подумал, что то чувство меж ними возникло вопреки выбору комитета по подбору супружеских пар. И, наверно, Лина согласилась на брак с Беловуком, лишь потому как еще никого не любила.

Никого и никогда не любила, так как я… Как Каля и Земко…

А в ночи, словно вышедшей из сказки, правила тишина, нарушаемая лишь божественной музыкой, которая, впрочем, неслась не с небес, а вспять с земли… Хотя если вспомнить название этой планеты — Радуга, станет понятным, почему она поднималась вверх, наполняя собой небосвод, систему и, видимо, всю Галактику. Потому как люди, живущие на этой планете, всегда ассоциировали ее не с низом, с землей, грунтом, а с верхом и с тем всегда стремились ввысь, наполняя человеческой одаренностью свою музыку, счастьем и трудом свою жизнь.

Они давали возможность развиваться лучшему в их среде, берегли таланты и нравственные идеалы, позволяли существовать разнообразным точкам зрения, теориям, а потому не запирали себя в тесные рамки религиозных учений, научных догм.

Словом, радуженцы могли и умели жить, и этим отличались от мрачных теней, в которые превращались люди Земли, степенно бледнеющие, высыхающие… Степенно исчезающие без следа, не говоря уже о ярком отблеске, вспышке.

Я не заметил, как музыке льющейся на небеса, прямо к инопланетянам, создавшим радуженцев, или Богу, сотворившему землян, прибавились голоса. И запела не только Каля, своим высоким голосом, схожим с птичьей трелью, но и другие ребята. И это многозвучное разноголосье, наполнив поляну, вроде качнуло кроны окружающих ее деревьев так, что зеленые листья зашуршали, придавая бархатистости плывущим на этой планете звукам: любви, счастью, радости.