Елена Асеева - Сквозь сон [СИ]

Впрочем, через прозрачное стекло металлопластикового окна в палату вливался тусклый свет, словно Земля (а это была именно Земля) лишилась своего собрата, любимого или избранника Солнце, и теперь на ней извечно должен был править полумрак. Тот самый, каковой наполнял сейчас мою душу, личность, мозг ощущениями пасмурности данного мира, лишенного самого чудесного в нем для меня, сияния любимой девочки, Лины.

Мощная тоска охватила все мое тело, и на нем сами собой резко сократились конечности, а по коже снизу вверх, начиная от кончиков пальцев на ногах, вплоть до корней волос на голове пробежали мельчайшие мурашки, заколыхав и оставшуюся растительность, словно травы в поле. Мурашки, как и тоска, принесли на себе воспоминание о Лине, словно я не столько в ней находился, подменяя ее в жизни, сколько шел рядом, смотрел на ее лицо в форме нарисованного сердечка, слушал ее нежный, лиричный и высокий голос, вдыхал ее миндальный, сладкий запах. От боли, что прямо-таки обжигала мою душу, личность, нейроны мозга, на глаза выплеснулись слезы. И если на Радуге я плакал потому, как Лина вышла замуж за Беловука, то сейчас на Земле от осознания нашей удаленности, от невозможности быть рядом, видеть друг друга. И еще оттого, что тогда возле костра на поляне планеты Радуга, я не ответил на ее приветствие.

Капли будто напитанные правящей во мне душевной болью медленно стекая по щекам, скатывались на плоскую подушку, на которой покоилась голова, насыщая ее матерчатое вещество страшным унынием, в которое я оказался втянутым. Не знаю, как долго я плакал, но слезы удивительным образом облегчили мою тоску по Линочке, не погасив ее, а лишь слегка остудив.

Металлопластиковая дверь в мою палату внезапно открылась, и в дверном проеме показались двое так, что я, напоследок, всхлипнув, вскинул левую руку и утер мокрые от слез щеки, смахивая остатки капель на клетчатое, серое одеяло, укрывающее меня вплоть до груди. А в помещение довольно бойко вошли средних лет мужчина и вовсе молоденькая девушка, одетые в белые халаты. И если мужчину я мгновенно соотнес со своим лечащем врачом, то девушку лишь погодя с медсестрой, уж такой она мне показалось юной.

— Доброго дня, Ярослав, — обратился врач прямо с порога и тем словно вернул мне слух. Поэтому я моментально услышал, как за окном заскрипели тормоза автомобиля, взвыла сирена скорой помощи, а потом гул людских голосов и вовсе загасил дотоль правящую во мне тишину, по-видимому, пришедшую с той стороны зеркальной Галактики, системы Усил, планеты Радуга.

— Как вы себя чувствуете? Голова не болит? Не тошнит? — все той же торопливой скороговоркой принялся выдавать вопросы врач, вроде, и, не больно интересуясь моими ответами. Верно, поэтому и я, глянув на него все, что сумел разобрать на лице доктора, так это густые, темно-русые усы и такие же мохнатые брови, кажется, загородившие не только глаза, но и присущие человеку черты: носа там, губ, форму глаз.

— Где я? — вопросом на вопрос отозвался я и отвел взгляд от этого мохнатого лица. Не то, чтобы ожидая ответа или пугаясь густой растительности его лица, просто стараясь прервать сей поток бесчувственных фраз.

Врач торопливо приблизился ко мне, остановился в шаге от койки и оглядел с головы до ног. Видимо, он и тут спешил, и не то, чтобы пришел выполнять долг, а всего-навсего прикидывал, сколько на мне можно будет заработать.

— Ниночка ему еще внутривенно четыреста миллиграммов атинола, — произнес он, с очевидностью меня не замечая или понимая, что взял с моих родителей по полной.

— Хорошо, Анатолий Васильевич, — более живо отозвалась медсестра, похоже, ее планы заработка на моих родителях не были полностью исчерпаны.

— Вам, Ярослав, не надо больше мешать употребление таблеток с алкоголем, да и еще не качественным, — наконец, проявляя как к больному внимание, сказал Анатолий Васильевич, и тотчас засунул свои большие ладони в карманы халата, точно боялся об меня замараться. — А то в следующий раз это закончится не просто алкогольным отравлением и транзиторным нарушением мозгового кровообращения, а чем-то более серьезным, таким к примеру, как инсульт или кома мозга.

— Так-таки, огорошили, — злобно протянул я и теперь переведя взгляд на врача, глянул ему прямо в лицо, все же разобрав на нем щелевидные, карие глаза, тощий нос с заостренным кончиком и желтоватый отлив кожи на щеках. — Не боитесь, Анатолий Васильевич, — к собственному изумлению правильно назвав его имя и отчество, продолжил я. — Что от ваших диагнозов и предположений кома мозга у меня произойдет прямо сейчас.

— Еще радуйтесь, — незамедлительно отпарировал врач, сейчас словно водрузивший сверху на голову шлем, мгновенно сокрывший под забралом все его мохнатое лицо. — Радуйтесь, Ярослав, что вас во время вытащили из лифта, а то бы захлебнулись собственными рвотными массами, — дополнил он свою безжалостную речь, и, развернувшись, качнул головой так, что жужжаще скрипнули металлические крепления забрала, еще ниже наезжая на лицо, закрывая на нем не только глаза, нос, губы, подбородок, но даже и чувства, эмоции, желания.

— Помолчите больной, — вступилась за Анатолия Васильевича медсестра, и так как первый демонстративно и вновь торопливо направился вон из палаты, осталась довести начатое дело до конца, и тем либо меня излечить, либо добить. — Мы тут с вами носимся который день, а вы не успели прийти в сознание и ну! грубить! — договорила она и прямо-таки укусила меня взглядом своих серых холодных глаз.

Ее лицо чем-то напоминающее лицо Лины, и по форме похожее на сердечко, с мягкими чертами курносого носа, пухлых, словно выспевшая вишня, губ, нежной белой кожи, было вопреки образу моей любимой девочки холодным, лишенным чувств, или утратившим эмоции, теплоту, а вместе с ней и красоту. Словом, сделавшим ее совсем не интересной… Наверно, не интересной только для меня.

Видимо, поэтому я не стал ей отвечать. Хотя и мог, и конечно, умел.

Просто я был уставшим, больным, опустошенным разлукой с той, которую любил.

Эту опустошенность, одиночество я почувствовал еще тогда, после первого возвращения с Радуги.

Почувствовал.

Однако с особой силой осознал только сейчас, лежа на больничной кушетке. Неожиданно поняв, что живя все время лишь для себя, во имя себя, неся как флаг собственное эго, я разучился дарить любовь, заботу, нежность своим близким, родителям, дочери, бывшей жене. И то, что умел в детстве, когда рисовал маме на день рождения открытки или читал стихотворения к женскому дню, ту искренность, чистоту, нежность сменил на постоянное потребление не только физическое, но и нравственное.

И лишь когда побывал в ином мире, обществе, теле внезапно пришел к осознанию собственной духовной куцости не умеющей дарить, а способной только потреблять… Один-в-один, как и тот общественный строй, правящий на Земле, не способный предоставлять, а умеющий только отбирать, уничтожать, опустошать.