Елена Асеева - Сквозь сон [СИ]

— Тебе плохо, Ярушка? — заботливо спросила Марина, возвращая меня в настоящий момент времени и ее низкий грудной голос наполнился беспокойством. Она торопливо потянулась, и, ухватив дочку за руки понудила на себя, сняв с моей койки и поставив на ноги.

— Нет, все хорошо, — ответил я, нисколечки не кривя душой и радуясь тому, что могу видеть их обоих. — Спасибо тебе, что пришла. И знаешь, Мариш, ты прости меня за все дурное, что я натворил. За грубые слова, которыми тебя обидел. Ты права я самый настоящий избалованный эгоист и бессовестный хам.

Руки жены, сжимающие предплечья Алёнки зрительно дрогнули и кончики всех десяти пальцев, на которых ногти были коротко подстрижены и окрашены в нежно-голубой цвет, побелели. Казалось, они впились в поверхность шерстяного белого платья одетого на дочери, будто стараясь найти в нем опору. Еще не более секунды и дрогнули широкие полные губы жены, а потом из глаз, выплеснулись, смывая остатки черной туши с ресниц, слезы. Она теперь развернула дочь к себе, и, прижавшись к ее груди лбом, сокрыла и сами слезы, и лицо от меня, дрожащим голосом проронив:

— Я думала. Думала, что потеряла тебя. Так и не успев сказать тебе самого главного. Сказать, что люблю тебя несмотря ни на, что. Люблю, дурака такого!

Я медленно развернулся на койке, и, спустив с нее ноги, встал. Я был все еще очень слаб, потому меня качнуло вперед, а потом назад. Впрочем, я устоял, преодолевая слабость, ощутимую тяжесть внутри головы и груди, и шагнув вперед, обнял Маришку и Алёнку.

Моих таких маленьких девочек: дочь и бывшую супругу.

Хотя сейчас слово «бывшая», как-то болезненно резануло мое самолюбие. Болезненно и неожиданно. Так как в связи с рождением Алёнки это самое сравнение «бывшее» перестало укладываться в голове. Ну, в самом деле, если ты вырос и живешь отдельно от родителей, разве они стали для тебя «бывшими». А рождение ребенка и вовсе связывало тебя с супругой пусть не чувствами любви, но единой ответственностью перед жизнью вашего общего потомства.

Впрочем, в моем случае я был окружен любовью, был любим. Любил ли я Марину, разумеется, нет. Хотя сейчас прижав к себе девочек, я через дрожание тела Маришки ощутил острое желание вот так прижать к груди Лину. Обнять, поцеловать или на крайний случай прикоснуться к ней. К ее гладким щекам, светло-красным от природы губам. Я желал быть рядом с ней, смотреть на нее и слушать…

— Ну, чего ты расплакалась, Мариш, — преодолевая состояния головокружения собственной души, личности, мозга сказал я. Всеми силами стараясь отвлечься от душевной боли и как-то поддержать такого же несчастного, как и я, только плачущего по мне. — Нашла из-за кого плакать, — дополнил я, и, наклонившись, поцеловал в макушку головы сначала дочь, потом жену, — из-за эгоиста и бессовестного хама.

Я это сказал совсем не затем, чтобы ее поддеть, просто сейчас соглашаясь с ее выводом, впрочем, вызвал конечной фразой еще большие рыдания, которые теперь поддержала и Алёнка. Мне, наверно, надо было сказать, что я проживу еще сто лет, и не стоит из-за случившегося так расстраиваться. Но я не стал это говорить.

Не стал, потому как знал, несмотря на отравление паленым алкоголем и таблетками, я еще раз смешаю одно с другим лишь бы только попасть на Радугу, соприкоснуться с их удивительно-правильным обществом, и естественно, ощутить Лину… Ощутить хотя бы изнутри.

Выписали меня из больницы две недели спустя моего личностного, духовного или нейронного возвращения на Земле. Вновь удивив меня тем, что в бессознательном состоянии я провел двое суток, хотя на Радуге вряд ли находился больше пяти часов.

Мне все-таки пришлось пройти обследование у невропатолога и психиатра, так как не только Влад, но и вечно куда-то спешащий Анатолий Васильевич предположили, что передоз таблетками был вызван нервным срывом. Мой лечащий врач при более близком знакомстве оказался не плохим мужиком, просто каким-то загруженным, видимо, не столько даже на работе, сколько обобщенно жизнью. Поэтому заходя в палату, которая находилась лишь в моем распоряжении, звучно вздыхал, наслаждаясь царящей в ней тишиной и не занятостью больными.

С обследованием я согласился еще и потому как в противном случае меня могли не допустить к работе в автопарк. Влад тогда еще отметил, оно как частенько приходил в палату вслед Анатолия Васильевича (на равных выдавая рекомендации и не больно интересуясь реакцией последнего), что это вообще удивительно, как я мог проходить предрейсовые медосмотры. И как специалисты не заметили, не обратили внимание на то, что я сижу на снотворном, побочным эффектом которого должно было стать нарушение речи, походки, реакции зрачков на свет.

Я, впрочем, никак не откликался. Потому, как и сам был изумлен тому, что при прохождении медосмотра в автопарке никто не замечал изменения поведенческих и психических реакций у меня. Да и вообще на все вопросы друга, кто та, которая сводит меня с ума, зачастую отмалчивался, не зная, что сказать, боясь вызвать еще большее недопонимание или повторное обследование у психиатра.

С Маришкой мы хоть и примирились, ничего развивать не стали. Хотя я видел и знал, она этого очень желает. Того не позволил себя я. Просто в первые в жизни я не решился ее обманывать и обнадеживать.

Теперь, когда весь мой мир сосредоточился на любви к Лине, я стал более честным в отношениях. Потому на вопрос жены: «Почему нет?». Предельно открыто сказал:

— Знаешь, Мариш ты заслуживаешь любви. Я же не смогу тебе ее подарить, так как люблю другую.

— Познакомишь меня с ней? — голос супруги понизился до едва воспринимаемого шороха, а в карих глазах появились крупные капли слез.

— Нет, — незамедлительно откликнулся я, и, качнув головой, перевел взгляд на окно, за стеклом которого сурово завывал ветер и ссыпал с серо-дымчатого небосклона мелкие, как слезы, ледяные снежинки. — Она живет в другом месте, другом городе, — дополнил я, и тут нисколечко не солгав.

К моему удивлению Марина не обиделась, хотя и не сумела скрыть ревности, которая разлиновала ее с золотистым загаром (полученным в конце зимы в солярии) кожу щек тонкими красными линиями. И тем она вновь проявила свою любовь ко мне, не просто пожелав счастья с избранницей, но и сдержав собственное выражение чувств, избавив от горьких, заслуженных укоров.

Люди говорят, что любовь это чувство глубокой симпатии, привязанности к другому человеку. Естественно, что она строится на общение с лицом ее вызывающим.

В моем же случае любовь к моей девочке, Лине была какой-то неестественной.

Древние греки выделяли несколько разновидностей любви. Одну, из которых называли мания — любовь-одержимость, чьей основой являлась ревность и страсть. Греки считали, что мания ниспослана богами, являясь безумием… Безумием от богов.